Я ненавидел советскую власть, но по большому счету очень долго с ней даже не пересекался. Пересёкся с ней только когда попал в университет: там был комсомол, уроды всякие. Там было элитно-мажорное болото, намеком на которое в моем детстве был только Андрей Земсков, ушедший из нашего класса. Слушал «буги-вуги» и ходил в блестящих ботинках, которым я завидовал.
Я был всегда открытым антисоветчиком — в школе, в институте, в армии, в дурдоме. Просто поддерживал все, что было враждебно конкретно советскому строю. НАТО — хорошо, «Радио Свобода» — хорошо. Мне было наплевать, лишь бы это было против советского строя. И никакого «сопротивления среды», возражений, не встречал. Да, меня арестовывали, кидали на губу, сажали в военное СИЗО, прогоняли через дурдом с его тюремным сектором, — но это всё были действия администрации.
Но когда я общался со своими ребятами по казарме или в дурдоме, где было много людей, косивших от армии, не было споров. Мне за всё время попался один убежденный «советчик», и то — в дурдоме. Это был шахтер-еврей из Донбасса, который свято верил в марксизм-ленинизм и торжество мировой революции. И считал, что атрибутика национальной культуры — это архаика, от которой надо отказаться. Ты можешь представить себе Ленина в папахе? Невозможно. Только в кепке. Кепка — символ всемирного, универсального прогресса. А папаха — символ застоя, архаики. Есть греческое слово «идиот», которое, как мне кажется, более точно отражает суть вопроса.
Отношения с сослуживцами у меня были хорошие, причем со всеми. Меня там любили. В школе, где в основном были представители среднего мещанского слоя, у меня складывались отношения гораздо хуже — теплохладные.
В университете большей частью были циники, и наиболее яркой фигурой, который хотел сделать советскую карьеру, был Козловский. Секретарь комсомольской организации, внук репрессированного секретаря Зиновьева[170], метил в партию, но и он просоветским не был. Потом у него всё обломалось, и он уехал в Штаты. Классическая ситуация.
Остальные были просто интеллигенцией с кукишем в кармане. Хотя интеллигенция, конечно, серьезный институт. Но ученые не были антисоветчиками. Скажем, Сахаров полностью был подконтролен. Атомная физика оставалась режимным пространством. Идеология физиков отличалась от либеральной идеологии, царившей среди обывателей, — что «на Западе пироги пышнее». Эта идеология другая: всеобщий мир, господство технократов, ноосфера. Ученые по своей идеологии были просоветскими, но естественно, против принуждения и насилия. Не просоветские, как комсомольцы, но просоветские в смысле «Туманности Андромеды». Я бывал в таких компаниях в хрущевское время. Советский Союз у них ассоциировался с идеей космического преображения мира.
Если спросить товарища Сахарова, хотел бы он, чтобы сейчас Совок проиграл, был оккупирован силами НАТО и США, водрузили бы над Кремлём звёзднополосатый флаг, — что бы он ответил? Конечно же он бы сказал, что — категорически нет.
Антисоветчиками, хоть и теплохладными, готовыми принять антисоветскую точку зрения, была фрондирующая молодежь, которая не шла в комсомольские активисты. Небольшая часть могла идти фарцевать. Но для этого надо иметь особый склад, знание языков, известную лихость, нэпманский задор. Таких было мало.
Доверие к Совку и антитеза ему не развивались строго по экспоненте, как если бы в 1945 году было наибольшее доверие, а в 1989 — наименьшее. Процесс шел волнообразно. В 60-е годы все расслабилось, все стало несерьезным, смешным и неадекватным Совком.
При Брежневе отношение к советской власти было несерьезное, но до Брежнева — я бы даже сказал, что еще при раннем Брежневе, — отношение было очень серьезное. Ведь ранний Брежнев — не инвалид и не клоун: он вполне нормально говорил, у него были какие-то мысли, поползновения. В 70-х с ним случился удар, и после люди стали как бы отключаться от «инвольтуры».
Но первый удар по власти был нанесен XX съездом, когда разоблачили Сталина. Второй удар был нанесен программой партии — построение коммунизма к 1980 году.
