Они были «лехаим», а я был «анти-хаим»[168].
Они были «русские мальчики».
Их аскеза не имела значение. Взять «аскетичного» Базарова из «Отцов и детей» — он же гуманист, он за позитив, за свободу, за счастье, за прогресс.
Диссиденты мотивировались не антигуманистической, а гуманистической идеологией. Они считали Совок лживым антигуманистичным, угнетающим человека, который построен на фальши, на ГУЛАГе. Все эти люди были ориентированы на «общечеловеческое», на Запад.
Я принадлежал к другому кругу — не к конфликтнополитической тусовке, которая приходила и садилась на площадь. Сфера моих интересов лежала в другом. Эту политическую тусовку с её бессмысленными целями я воспринимал как конкурентов. Чего они хотели?
Я-то знал, что хочу. Я хотел личной своей диктатуры, хотел осуществить трансформацию общества, хотел тоталитарный режим, но альтернативный и враждебный коммунизму. Я хотел национал-социализм без пролетарской демагогии, без рабочих, без Atbeiter Partei. Чуть позднее я установил, что моя позиция в этом плане приближалась к Юлиусу Эволе, который считал, что дуче слишком заигрывает с рабочими, с низшими классами.
Центром для меня были метафизические вопросы, совмещение метафизики и политики. В политике для меня было все ясно: не «общечеловеческие ценности», а «сакральная диктатура». Но вот метафизика раскрывалась долго и проблемно, как внутренняя составляющая, внутренняя мотивация всего остального.
Диссиденты очень мало написали. Самиздат начали не Глансков, Добровольский, Марченко и Буковский. Самиздат — это Шаламов, Солженицын, другое поколение, которое я не видел глазами. Я видел молодых людей, своих сверстников или чуть старше. Они ничего такого не создали. Мы общались с ними, когда они еще ничего не написали.
Амальрик, правда, написал книжку [169], которая произвела на меня очень странное впечатление. Банальная книга: все тогда ждали войны с Китаем — раз! — и он пишет, что будет война с Китаем. Ну, это несерьезно. К тому же дату спёр у Оруэлла. А потом задним числом, после 1991, стали писать, как он был прав.
Позднее Буковский написал «И возвращается ветер». Делоне издал свои воспоминания в Париже. Книжечка Марченко у меня была, но её мало кто знает.
Но члены ЦК и политбюро не читали Делоне и Марченко. Для ЦК шло издание номерных номенклатурных книжек — это были совершенно другие авторы, люди сталинского поколения, того ГУЛАГа. В хрущевское время что-то было написано шестидесятниками. Шестидесятники были как минимум на 20 лет старше меня. Битов с «Пушкинским домом», или какой-нибудь Евтушенко. «Оттепель»: тающие ручьи бегут из-под снегов… Шестидесятники писали очень много. Был Твардовский, «Новый мир».
Мое поколение было другим, оно ничего не писало.
Я встречался с Григоренко, читал его книгу «В подвале можно встретить только крыс». Высокий статный ироничный старик. Но он принадлежал к другому пространству. Там, где даже Якир болтался. Но эти люди не написали ничего. Это не Шаламов и не Солженицын, не то, что «Имкапресс» издавал.
А, скажем, Авторханов или какой-нибудь Конквест не имели отношения к моему окружению. Но в каком-то общем пространстве идей они все варились, друг друга обсуждали, если даже и не читали. Всех, конечно, объединяла ненависть к советской власти, к номенклатуре.
Но я же говорю не об этом, я говорю, что и почему их мотивировало.
Эти ребята, которых я перечислил, не были религиозными. Делоне и Марченко точно. Их мотивировали эсеровские взгляды — что-то такое.
Борьба, в которую были включены диссиденты, мне была не интересна: за кого, с кем, ради чего? Ради того чтобы установить здесь западный либеральный социум? Я бы в страшном бреду такую задачу перед собой не поставил. В 20 лет я принадлежал к кругу пронацистскому, «прогитлеровскому». Я считал, что после 1945 года Европы не существует.
Я принадлежал к совершенно иному пространству, которое не случайно называется «шизоидным подпольем». Оно тоже было антисоветским. Но для шизоидного подполья антисоветизм не был главным направлением. Лично я, может быть, более активно делал акцент на антисоветской составляющей, потому что я вырос в активном борении, активном неприятии советской власти. Неприятие советской власти развивало мой ум, заставляло читать философов.
