Когда позднее я увидел депутатшу Галину Старовойтову, убитую в ельцинские времена, меня поразило совпадение. Но убитая была плотной, а жена Владимира — тонкой, узкоплечей, узкобедрой, похожей на вьющийся стебель. А когда она надевала меховую горжетку, становилась похожа на лису, вставшую на задние лапы.
С этим домом много связано, и до сих пор, когда я слышу упоминания о Парковых улицах, эти слова проходят тенью по душе. Квартира с советскими зелеными радиаторами, о которые потом не помню кто однажды разбил себе голову.
Самое ужасное и неприятное для меня, что посреди квартиры стоял манежик, и в этом манежике прыгало орущее существо месяцев десяти, — плод семейства Степановых. Это был Андрей, которого звали тогда Квакушей, и еще много лет его так звали, а теперь это высокого роста мужик на пятом десятке[159]. Квакуша стал неким символом, знаком наших отношений. Он прыгал и квакал в своём манежике под какой-то светский разговор ни о чем.
Но отношения у нас завязались.
И вот Степанов. Человек среднего роста, чуть ниже меня, с брюшком, очень плотный, без талии. Как сказал Вадик Попов — «с лицом породистого раввина». Точеный прямой нос, можно сказать римский, шедший ото лба, и роскошная черная борода. Он имел правильные семитические черты лица. Хотя он не считал себя ни в коей мере семитом, а происходил из Воронежа.
Его брат занимался при ЦК итальянскими партизанами и коммунистами. Я с ним один раз встречался. Совершенно гопнического вида мужичок, который вышел порыбачить. Он собирал дымковскую игрушку. У него имелась масса разных книжек, написанных про итальянских партизан, он постоянно общался с какими-то итальянскими антифашистами и ездил туда. Пробы на нем негде ставить, на этом брате.
Была у них еще и сестра, киношница и замужем за кинорежиссером. Очень красивая девушка, с черными волосами, похожая на черную кошку. Как-то я сидел у нее в гостях, речь зашла о Шукшине и его книжке о Петушке и царе Салтане, намекающей на шукшинский антисемитизм. В общем, скандал какой-то произошел.
Степанов был чернобородым эзотериком.
Головин рассказывал, что в какой-то период Володя женился на Гале. Она владела английским языком, окончила иняз и вдруг отправилась в Индию. Степанов остался один и началось счастливейшее время его жизни, как говорил Женя, сардонически ухмыляясь. Он сидел в библиотеке, в книгах, и находился под влиянием некоего Кёрдемона (был такой, позднее уехал в США и стал там миллионером на мультиках). Кёрдемон занимался эзотеризмом, и они в советскую темную ночь заново открыли Гурджиева и занимались им очень круто.
Позже Степанов заинтересовался суфизмом, открыл для себя Идриса Шаха, стал получать письма от Роберта Грейвса[160], великого масона-поэта, автора «Белой Богини». Роберт Грейвс приехал в Советский Союз и побывал у Володи Степанова, точнее, у его брата на даче. Дача принадлежала брату.
Есть знаменитая фотография, где Роберт Грейвс в сетчатой майке-алкоголичке с бретельками вскапывает землю под яблоней в саду. Увидев эту фотографию, Женя сказал, что потерял сразу всякий интерес и уважение к Роберту Грейвсу, — если оно и было до того. Отныне для него Роберт Грейвс — это тот, кто со Степановым в саду окучивает яблоню.
Отец всех Степановых, согласно той истории, которую я слышал, служил комиссаром у Котовского. А Котовский был, как известно, фанатом эзотеризма и возил за собой четыре огромных сундука литературы с редкими и очень качественными изданиями дореволюционной литературы на эту тему. Сотрудничал с журналом «Изида»[161], его издателем был Трояновский, который выпустил много книг по оккультизму. Я читал по крайней мере один или два номера. Там были «Арканы Таро» Шмакова, первые номерные переводы Ницше, даже что-то по-немецки. Котовский изучал немецкий, чтобы поехать в Германию учиться на агронома. Не получилось, но немецкий выучил.
В общем, целая библиотека. Как гласят слухи, эта библиотека оказалась в итоге у отца Степанова. А отец стал преподавателем философии в ИФЛИ[162], том самом знаменитом масонском эзотерическом гнезде, из которого вышли все Давиды Самойловы, особые персонажи-ифлийцы, особое братство. В большинстве своем поэты, но некоторые стали чуть ли не философами.
