Сады и пустоши: новая книга - страница 86
Я записал это видение — очень подробное, страшное и жуткое, очень пронзительное. Записал на тонкой пергаментной бумаге фиолетовыми чернилами. Когда Мамлеев явился на следующий день, я ему это все прочитал. Он упал передо мной на колени, заплакал и сказал: «Теперь вы наш!». Но после этого во мне что-то произошло…
Однажды Мамлеев пришел ко мне встревоженный, торжественный и внутренне притихший, и сказал:
— Дарюша, вы слышали что-нибудь об Унибрагилье? Всегда он в нашей среде называл меня Дарюшей.
Я посмотрел на него и сделал вид, что жду продолжения. Он сказал:
— Да, Унибрагилья и его концентры.
Естественно я слышал это в первый раз, но что-то толкнуло меня, и я сказал:
— Да, Юрий Витальевич, наконец-то вы вышли на тот уровень, о котором я могу с вами говорить. Я знаю про Унибрагилью и ее концентры.
Он затрясся и спросил:
— Что? Что вы знаете?
— Сначала вы скажите, откуда вы это услышали?
— Об этом говорил Степанов, но Степанов это так, это просто переносчик.
А у Мамлеева все были «переносчики», все «жевали и сплевывали», все каких-то блох из атеизма на себе несли, которых надо было ловить и отсеивать.
— Он переносчик, он сам что-то слышал, все что-то мутит-мутит. Но я знаю, что в этом есть глубокая последняя абсолютная тайна.
— Да, Юрий Витальевич, я знаю об Унибрагилье и ее концентрах.
— Что?
— Это особая тема, но я вам могу сказать. Концентры Унибрагильи покрывают всю реальность, но эти концентры связаны с тем, что находится вне их, за их пределами. Представьте себе, что в центре есть некая точка. Точка в центре бесконечности. В этой бесконечности естественно нет никакого центра, ни ориентира, ничего, что это как-то дефинировало. В любой точке вы находитесь здесь. Но любая точка равна другой. И вот вы внезапно ставите решительную, реальную точку и протыкаете этот лист бумаги. У вас появляется центр. В этом центре бесконечность кончается. Вы ограничиваете ее этой точкой. И тем самым в этой точке концентрируется весь потенциал той протяженности, идущий вокруг нее концентрами, все схвачено. Есть 12 концентров вокруг этой точки, они полностью исчерпывают весь потенциал этой бесконечности. Но важен только 13-й концентр, невидимый концентр, находящийся вне этой протяженности. Вы не уязвили эту протяженность, поставив точку. Лист бумаги, который был абсолютно незапятнан, гладок, бесконечен, вы поставили точку и пробили этот лист бумаги, вы овладели им. Но 13-й концентр — это то, что не «ранено» этим центром, то, что находилось за пределами этого. И он тем самым тайным образом вступил в связь с этими концентрами. Это обращение, это апелляция к тому, чего в этом листе бумаги не было и быть не может[156].
Юрий Витальевич меня внимательно выслушал и сказал:
— Да, я знал. Я знал, что это именно так, именно в эту сторону. Это именно сюда должно быть. Речь идет о том, что по ту сторону Абсолюта, за пределами Абсолюта, вне его.
Самое интересное то, что спор между нами шел задолго до того, как мне было видение о распятом существе, которое является всем и лишено тем не менее всякой свободы, отражается в бесчисленных зеркалах, — спор шел о том, есть ли что-нибудь вне Абсолюта.
И тут ко мне приходит человек и говорит мне про Унибрагилью и ее концентры. И это как бы замыкается. Я ему говорю, что есть чаша из 12 концентров, возникающая посреди бесконечности, она организует эту бесконечность, но таким образом, что эта бесконечность есть выраженная чаша, или выраженное зеркало, — все, адресованное к этому 13-му концентру, 13-му кругу, который символизирует то, чего в этой чаше, в этой бесконечности нет.
В этот момент Юрий Витальевич стал абсолютным адептом Унибрагильи, для него все стало на свои места. Я ему запретил говорить на эту тему со Степановым.
Потом, улучив момент, я как-то со Степановым начал этот разговор:
— Володя, а вот ты коснулся такой темы с Юрием Витальевичем? Ты говорил с ним про Унибрагилью?
Он засмеялся и погладил свою раввинскую бороду.
— Про Унибрагилью? Да, Юрочка что-то такое бормотал, и я подыграл ему.
То есть Юра принес это мне как некую утечку от Степанова. Я эту тему поддержал, запретив ему со Степановым о ней говорить. А Степанов сказал, что он подыграл Юре, который бормотал что-то невразумительное, и он ему это отпасовал.
