Вместо того чтобы как-то на это откликнуться, произошла вспышка ярости необычайной интенсивности, он просто пришел в бешенство и сказал:
— За этим нужно ползти на коленях! Это нужно выстрадать, а не высидеть в кабинете! Ты не имеешь права высиживать такие мысли в кабинете! Это… это достигается страданиями! к ним надо доползти на коленях по острым камням, обрывая кожу в клочья. Это надо выстрадать годами страданий. Это нельзя высидеть на диване.
Он меня сильно обидел. Я был шокирован и уходил с чувством ressentiment. Откуда он знает, что я чувствовал, что испытывал, имею я право или нет? Но я понял, что развивать эту тему с ним нельзя. Я пришел к выводу, что он полностью меня не понимает. Потому что я конечно считал, что имею право на эти мысли, на это откровение, просто потому, что оно мне дано. Если кто-то там ползет к этому на коленях по пустыне — это его проблема! А мне вот так вот дано!
Ну, не хотел бы быть грубым в отношении его памяти. Скажу только, что он являлся гуру — и при этом машиной для провокаций по ту сторону добра и зла, по ту сторону человеческих слабостей. На деле роль сыграло мое наивное восприятие, связанное с неопытностью и возрастом.
Это был мелкий эпизод. На самом деле я Головина очень любил. И его интонации, его тембр голоса — они были для меня символичны: как бы детали такой феноменологии человеческой, в которой каждый из элементов был ключом к своему замку, открывавшему дверь в какую-то другую реальность. Как золотые ключики…
Итак, мы с Головиным быстро поняли, нашли друг друга. И скоро возник конфликт с Мамлеевым.
После первой встречи с Головиным на проспекте генерала Карбышева у Мамлеева некоторое время мы встречались еще втроем. Но вскоре я почувствовал резкое неудобство. Головин, я и Мамлеев встречались втроём по инерции от этой первой встречи, поскольку Мамлеев выступал как бы соединительным элементом, но кружка и общего пространства не образовывалось, потому что слишком резко отличалось интеллектуальное пространство. Между мной и Головиным сразу возникла особая интеллектуальная связь, особая химия, когда я понимал его с полуслова, и мне хотелось знать нечто иное, чем те вибрации, которые ловил Мамлеев.
А Мамлеев был «психик», ориентированный на художественное творчество. Ему, например, очень подходил Степанов. Со встреч со Степановым он возвращался заряженным, эти встречи давали ему материал для очередных рассказов. А то, что я почувствовал в Головине, было крайне высоким рафинированным интеллектуализмом. Мамлеев нам мешал. Не знаю, мешал ли он Жене, но мне он мешал совершенно точно. Может быть, для Головина все было проще, он оставался более отстраненным, но мне Мамлеев мешал, и в какой-то момент я ему об этом сказал:
— Юрий Витальевич, знаете, давайте встречаться порознь, а не втроем. Я буду встречаться с вами, я буду встречаться с Женей, ну и вы встречайтесь с Женей отдельно от меня. А в треугольнике сходиться не будем. Мы мешаем друг другу.
Реакция была неожиданная. Очень резкая, сильная, обиженная. Он практически заплакал.
— Я понимаю. Да, конечно… Вы молодой человек. Молодые часто бывают увлечены… Женя действует на молодых людей. Всё понимаю… Но вы знаете, Головин — это ж ничего особенного. В Жене ничего особенного нет, он жует элементы культуры и сплевывает их в общий котел. И это обычные вещи… всё это обычное… Я понимаю…
Я был в шоке. Мне показалось это безумным. Но пожалел его: все-таки слёзы…
— Вот Юрий Витальевич, честно, у нас с вами замечательные отношения, замечательный контакт, но…
Он утихомирился, и решение было принято.
Потом Мамлеев, кажется, даже что-то о моей жестокости говорил. Но мы стали встречаться действительно порознь. Кстати, со своим вторым близким другом, Провоторовым[150], он меня так и не познакомил. Только стихи его приносил и зачитывал, иногда пьяненький начинал рыдать к последним строкам. Но так и не познакомил.
Как-то я рассказал Головину:
— Ты знаешь, Юрий Витальевич смешной, он настолько не понимает, с кем в твоем лице он имеет дело. Он как-то выдал, что ты жуешь какие-то элементы культуры — надо же какое выражение — и просто сплевываешь их в общий котел.
