Именно в этой квартире на Карбышева я впервые встретился с Головиным. Надо сказать, что эта встреча долго готовилась, очень долго.
Сначала Юрий Витальевич часто мне упоминал, что есть у него такой человек, передающий непосредственно знание, полученное от некоего Генона, а Генон — это нечто особое, — поднимал он вверх перст.
— Ну, а что особое?
Тогда он рисовал букву V, и говорил:
— Это падение человечества до предельной точки, а вот тут подъем — следующий Золотой век.
— А нельзя ли поконкретнее?
— Ну тут, знаете, надо бы самого спросить.
Потом он стал чуть больше рассказывать. Потом стал напевать странные песни, говоря, что песни головинские, но ранние. Действительно, странные песни с вызывающим, иррациональным, даже гопническим обаянием.
Например, замечательная песня про верблюда:
Где-то там, где-то тут, где-то там и тут,
В громадной вышине карабкался верблюд.
Погляди, у тебя коленки уж дрожат,
А где-то там на вершине три рубля лежат.
Были и романтические, берущие за душу:
Снилась мне черная вода,
И под ней — города.
Может, это только мне приснилось,
Может, и не снилось никогда.
Белые и розовые птицы
Разорвали время на года.
Ранние песни, которые сам Женя уже не пел, — написал их лет в шестнадцать.
Я говорю: «Юрий Витальевич, познакомьте». Но Мамлеев упорно избегал, упорно. Понимал, что начнется великое соперничество. Так оно потом и случится: Головин, появившись, сразу перевел Мамлеева во второй разряд.
Но знакомство состоялось: насколько я понимаю, прозвучало и встречное требование со стороны Жени. Я пришел на эту встречу — как раз в квартирку на Карбышева.
Сидел человек, похожий на Сократа, каким мы его знаем по скульптуре, — с его щеками, лбом, коротковатым носом. С дерзкими, наглыми карими глазами. Даже не наглыми, а холодно-смеющимися и при этом глубоко беспокойными, — в этих глазах очень многое было. Внутреннее страшное давление, пропасть, и вместе с тем вызов, хохот. У него был тот еще взгляд, то еще лицо.
Мы сначала странно стеснялись друг друга, не знали, с чего начать разговор, и Мамлеев, сидевший между нами, нам мешал.
Заговорили мы почему-то о Канте, хотя Кант никогда не входил в сферу моих интересов. Мы так себя неуютно, дискомфортно чувствовали, что именно о Канте и начали говорить. Но это взломало лёд, и мы стали контактировать.
Потом он пришел ко мне. Оказалось, что Женя великолепно владеет гитарой и поёт. Он пел не только свои песни, он исполнял романсы, блатные песни.
Помню это первое появление Жени уже у меня. Он пришел вместе с Гражданкиным.
Актер Сергей Гражданкин закончил театральные курсы, по-моему, вместе с Олегом Ефремовым. По крайней мере я так слышал от него. Жил он на Большой Никитской недалеко от букинистического магазина иностранной книги. Любопытный человек, державший нечто вроде салона, но особого круга, — Сергей близко поддерживал отношения с Головиным, но не пользовался со стороны Жени никакой любовью.
Они пришли с Женей, оба сильно пьяны. У меня сидел Мамлеев.
У Гражданкина было совершенно черное лицо, чугунночерное, иссиня черное, которое бывает, если со всего размаха дать двухпудовой гирей. А у меня сидел Мамлеев. Они как-то вошли, разместились. Гражданкин все больше смотрел в стол.
Выснилось. Они шли по улице — Женя Головин впереди, а Гражданкин, более пьяный, держался позади, неуверенно шаркая ногами об асфальт. Навстречу им двигалась подвыпившая компания — потенциально агрессивная. Женя, поравнявшись с этой компанией, с размаху дал в морду тому, кто впереди[146], после чего согнулся и ловко покатился клубком на проезжую часть. Компания совершенно оцепенела от такой наглости и вызова. А следующим-то брел ничего не подозревающий Гражданкин, и они обрушились на него, били его ногами, валяли. Досталось немного и Головину — как он говорил, «слегка попортили эпидерму». Но это было несравнимо. А вот то, что обрушилось на Сергея, — это было страшно: у него было синее лицо. Думаю, это не прибавило у него любви к Жене. Но у него хватило сил прийти.
У них были очень странные отношения. Но Гражданкин все время изображал любовь: произносил особо тихим голосом «Женечка». Но никого вокруг это не могло обмануть, всем было ясно, что Гражданкин ему дико завидует и дико его ненавидит.
