Он прошел все от начала до конца, провоевал всю войну, участвовал в трех наступлениях. Это эксклюзив, потому что более чем в одном наступлении мало кому удавалось выжить. Но это всё — по его рассказам.
И после войны его посадили[136]. На зоне он встретился с Кропивницким[137], который его образовал. Жена Кропивниц-кого, если не ошибаюсь, была смотрителем библиотеки на зоне, и он сделал из Игоря Сергеевича совершенно другого человека: работал с ним, познакомил его с идеей творчества, с концепцией литературы. Он сделал его грамотным.
Игорь Сергеевич был уникальный автор с удивительным менталитетом, который точно воспроизводил клинические алгоритмы народного идиотизма.
До сих пор помню его стихи из сборника самиздатовского:
Сегодня суббота,
Сегодня зарплата,
Сегодня напьются
В бараках ребята.
Ребята галдят
У ворот комбината —
Сегодня опять
Задержали зарплату.
Жанр, перекликающийся по стилистике со знаменитым рассказом Мамлеева «Человек с лошадиным бегом», о котором один психиатр сказал, что это просто готовый диагноз — настолько реалистично описано.
И вот Игорь Сергеевич был на подхвате с таким странным социальным, упрощенным, вынесенным в социальное, продолжением. В конце концов он решился и написал роман «Кошки-мышки» — знаменитый, очень толстый. По-моему, это единственная его проза. Стихов у него много.
Тогда мне роман не очень понравился, но сейчас с удовольствием бы перечитал. Мне показалось, что зря он сменил жанр. Это вызвало даже у меня некоторое раздражение. Но разговоры с Игорем Сергеевичем были очень интересными. Из его рассказов, которые он вел неторопливо ровным голосом, вставала чудовищная, жуткая, убогая, нищая жизнь, ограниченная колючей проволокой, штыками, эшелонами, посадками, арестами, бесправием, безнадежностью. Эту безнадежность пробивал луч света — Кропивницкий Евгений и потом его сын Лев[138], — то, что в последствии называлось Лианозовской школой. Вот к ней и принадлежал Игорь Сергеевич. Но они в основном художники, а он — поэт и писатель.
…Не помню, кто меня познакомил с Олегом Трипольским[139] — Илья Бокштейн или Игорь Дудинский.
Трипольский был очень интересным человеком. Чернявый, с густой черной бородой, в очках с большими диоптриями. Художник по камням, занимался резкой, правкой, огранкой. В поздний период у него был помощник Изосим и мастерская на Садовом Кольце.
Впервые я к Олегу попал, когда он еще жил в коммуналке на Маяковке с Риммой, которая была еще к тому же Заневской и бывшей женой Генриха Сапгира. Трипольский держал нечто вроде салона. Особенно его салон расцвел, когда он переехал с Маяковки на «Войковскую», где он получил квартирку в доме с надписью на трубе «1935», который находился на железнодорожных путях за мостом. До «Войковской», и пешком еще немного надо было пройти. Там был постоянный салон, куда мы зачастили на мамлеевские чтения в 71–72 годах. Я там бывал как минимум два раза в неделю, а то и чаще.
Олег был личностью, объединявшей других вокруг себя. К нему приходили, на него опирались многие творческие фигуры — Кропивницкие, Холин, лианозовская школа. И, конечно же, Мамлеев.
Попытка привести туда Женю Головина оказалась неудачной, очень незадачливой. Со своей аурой, со своим посылом, он скрежеща вступил в это пространство. Произошло столкновение материи и антиматерии. Кончилось все скандалом, пришлось ещё, кажется, утешать Римму.
О Головине они много слышали и хотели его увидеть, но когда встреча состоялась, они остались в тяжёлом шоке. Он их эпатировал, оскорбил, наговорил им брутальных гадостей. И потом как-то надо было из этой ситуации выходить…
У Олега Трипольского, где читал Мамлеев, часто бывал Генрих Сапгир. Сапгир — явление совершенно особое[140]. «Питутели приехали в Колдоб» — можно представить себе такое стихотворение? Он считал себя поэтом посткультуры. Пригов отдыхает.
Официально Сапгир состоял членом гильдии драматургов-кукольников. Он был сценарист кукольного театра. Но — поэт.
Сапгир очень ярко и очень гнусно, без снисхождения, описан в «Книге мертвых» у Лимонова. Там он описывает Сапгира в очень неприятных физиологических терминах как волосатую тушу, которая любила жрать шашлык и потом валяться и млеть под раскаленным солнцем, в то время как коньяк и шашлык бурчат в его невероятной утробе. У Лимонова о мертвых ничего хорошего не говорится. Добрые слова он говорит разве что об уголовниках, встреченных им в Сербии, и еще о какой-то сволочи. А так 90 % остальных персонажей он поливает грязью.
