Он на все зарабатывал книгами. Книги у него можно было достать любые. Кто-то меня с ним познакомил, я связался с ним, когда у меня появились деньги от этой «церковной» деятельности. И стал покупать через него книжки.
Он знал о книгах абсолютно все: как они выглядят, фронтиспис, «Шиповники», «Мусагеты» [133], любые издательства, бумага, сколько номерных экземпляров. Он никогда не открывал ни одной и никогда их не читал — принципиально. Его дело было достать книгу и принести. Он на вид знал, что это за книга.
Черт меня дернул сказать Николаю Петровичу, что у меня есть еврей, который может любую книгу достать.
— Ну приведи, — говорит.
Я назначил встречу, когда у нас был обеденный перерыв. Подходит Якубович, метр с кепкой с огромным портфелем в половину своего роста, и говорит:
— Вот, я пришел. Давайте говорить.
Николай Петрович ему говорит:
— Ты спиной-то к церкви не стой. Давай, сюда… Стань вот тут за мной.
Тот робко обошел и встал ему за спину. И Николай Петрович уже продолжает, не оборачиваясь к нему:
— Что можешь?
— Всё могу.
— «Вестник патриархии» можешь достать?
— Могу.
— А 52 номер такого-то года сможешь достать?
— Могу-с.
— А такое-то можешь?
— Могу.
— А сейчас что у тебя есть?
— Такие-то православные издания.
— Покажи. Ты в руки-то не бери, руками-то не марай. Так покажи, чемодан приоткрой.
Тот аккуратно открывает портфель, Николай Петрович берет что-то и спрашивает:
— И сколько?
— 50 рублей.
— Озверели жиды пархатые! Что это за цена?!
— Такая цена-с.
— Уходи. Стой. «Вестник патриархии» принесешь с 41-ого по 52-ой номера.
— Так точно-с.
Дело кончилось, по-моему, ничем. Но, конечно, саму сцену надо было видеть — совершенно натуральная, без игры.
Якубовича я водил и к Трипольскому. Там над ним потешались откровенно. Он же был настоящий еврей: никогда не говорил, что он чего-то не знает. И его как-то спросили:
— А что, как по-вашему, ядерная война будет?
Он говорит:
— Да, будет.
— А откуда вы знаете?
— Я знаю.
— И как это будет?
И он начинает рассказывать. Стали спрашивать о чем-то другом, он и другое знает.
— А как с космосом будет?
Он и про космос рассказывает.
— А есть ли жизнь на Марсе?
Он начинает рассказывать про жизнь на Марсе. Причем он не понимал, что над ним смеются. А там просто в полный рост шел стеб, его наперебой спрашивали.
— Ну хорошо, а в Антарктиде есть инфузории?
Про инфузории рассказывает. Что-то гонит, но бойко, связно, абсолютно бессмысленную ахинею, но невозмутимо. Все давились от смеха, но он чувствовал себя при этом комфортно.
Феномен Вассермана. Особая еврейская наглость. Принцип: надо отвечать на любой вопрос невозмутимо, иначе собьют и затопчут. На секунду обернулся, сбился, смешался… Вий поднял веки, его взгляд на тебя упал, и все сразу кинулись… Пока отвечаешь — все хорошо. Есть что-то коренное в их системе ощущений.
Но при Николае Петровиче ему было плохо. От Николая Петровича настоящее шло. А тут, конечно, интеллигенты.
Потом я узнал, что Николай Петрович стал работать чтецом в церкви, — окончательно. Что там чтецы делают? Акафист читают? Вот он стал Акафист читать.
Замечательная была шевелюра у него. Думаю, что он умер, хотя здоровья и силы был немереной человек. Несмотря на дырку в черепе, в которую я вкладывал свои персты.
Игорь Сергеевич Холин[134] — вот бы его записать, когда он сидел у нас с Леной на Гагаринском! Он просто сидел и излагал нам свою жизнь, жуткую, как ад. Он говорил очень спокойно. Он был человек с легкой умственной «затормозкой»:
— Гейдар, но ведь вы же хотите все уничтожить. Я правильно вас понял? Вы хотите мир уничтожить. Я правильно вас понял?
У него интересное происхождение: отец — дворянин, офицер, пошедший в Красную Армию. Мать — белошвейка. Родился он в самом конце Гражданской войны, в 1920. Отец его погиб, мать вскорости умерла[135], и маленьким он попал в детский дом. Детские дома, по его описанию, были совершенно чудовищными.
Полукриминальные воспитатели издевались над ними, мучили, насиловали, посылали несчастных детей воровать и побираться. Жестко спрашивали с них за объем наворованного и собранного, с которым они возвращались. Учебы там не было никакой. В 18 лет от такого ужаса он подался в Красную Армию.
