И вот пропал Шурик. Мы узнали, что он в узилище, в дурке за решеткой.
Во втором часу ночи звонок…
Мы открываем дверь — и на пороге наш Шурик в больничной пижаме, похож на Буратино, востроносый, питерская белая моль, рыжеватый блондинчик. И с ним цыганского вида крепкий, безумный молодец, в котором как бы все время подкипало, дикий подогрев внутри.
Они прошли, сели и рассказали историю вызволения Шурика.
Товарищ, его привезший, оказался вором. Парень лет 30, словно нанюхавшийся кокаина. Они вместе сидели и настолько хорошо закорешились, что вор решил Шурика вытащить. Он заплатил таксисту, подогнал «Волгу», накинул в определенный час на решетку трос, «Волгой» сорвал решетку с окна. Шурик выскочил из окна, сел в «Волгу», и они на дикой скорости, грохоча решеткой за собой, улетели по улицам Москвы.
С этим вором мы еще долго беседовали, я его расспрашивал про его «бизнес»:
— Ты когда ходишь по квартирам, ты что берешь?
— Я беру телевизоры и холодильники.
— И что ты прямо прёшь с какого-то этажа с холодильником?
— А что? Рублей 300.
— Мог бы брать ковры, скульптуры, картины там.
— Нет, это нужен профессионал. Это не мой мир. А я откуда знаю, что это такое. Может, это вообще ничего.
— Ну ты бы мог заняться темой, изучить. Ведь ты же понимаешь, что мимо носа у тебя многие тысячи рублей проходят. И это гораздо проще выносить, чем холодильник.
— Как-то мне не до того. Не моё это.
Потом он рассказывал, как шел на похороны своей матери, зная, что там его будут пасти. ТТ холодил руку, он смотрел со стороны, не подходя близко, зная, что агенты его подстерегают, и потом ловко отвалил. Мне очень понравился парень, он был абсолютно безумным.
Вокруг жили удивительно занятные люди.
Старый жулик Миша Перченко занимался иконами. Он явился ко мне в дом по наводке Дудинского году в 68-ом. Потом он сбил какую-то девушку на машине и сел на несколько лет. После 78-го года я его не встречал.
Это был удивительный типаж. Выдавал себя за фрейдиста.
У Миши была любовница Джинджи из итальянского посольства — потусторонняя уродина. Она приехала в Россию, чтобы лишиться девственности. Он лишил её девственности, брал у неё деньги. Джинджи, когда они явились ко мне на Гагаринский, ездила на «жуке».
При мне она его страшно унижала.
— Вы не представляете каким он был, когда впервые явился на мои глаза, — он был в синем французском костюме, заправленном в сапоги!
Лена прозвала его Рыбом: не Рыба, а именно Рыб. У неё была склонность давать кликухи. Она углядела в нем холодную рыбью влажную природу. А Джинджи, увидев, что со мной перспективно иметь дело, начала делать мне подарки.
Она меня спросила:
— Что вам привезти?
Я её попросил полное издание Ветхого и Нового Завета на латыни с имприматуром Ватикана. Она привезла. Потом она мне подарила переиздание восьмитомника Соловьева со старой орфографией и золотым теснением.
Рыб говорил:
— Джинджи, как ты понимаешь, я являюсь чистым фрейдистом. Я принадлежу к строго ортодоксальной школе.
А она на него смотрит влюбленными глазами и говорит:
— Ах, евреи, это такая гениальная нация.
Человек с фамилией Перченко не может быть кем-то ещё, кроме как евреем[119]…
На Веснина стоял особнячок, где в глубине имелся проход в мансарду, и там обитал Ванечка Тимашев. В своей легальной профессии — художник, иконописец, реставрировал иконы. А настоящее его занятие было подделывать документы. Он создавал идеальные подделки, великолепно рисовал печати. У меня есть трудовая книжка, целиком заполненная им. Только первая запись настоящая от издательства «Медицина», где я работал корректором два месяца до встречи с Мамлеевым. Все остальные записи сделаны Ванечкой Тимашевым.
Замечательный человек, паспорта рисовал. Паспорта тогда были зеленые, и их нужно было менять каждые пять лет. Там была пятая графа: «национальность», и еще одна — «социальное положение». Социальных положений было три — служащий, рабочий, колхозник. Больше социальных положений не предполагалось. Кто бы ты ни был — не важно, референт ЦК или учитель, — все считались служащими.
Когда я получал паспорт, меня спросили:
