Я еще был очень молод и все время работал над какой-то «главной темой», мне нужна была точка сборки, вокруг которой строить все остальное, строить все логические цепи… Надо сказать, что в то время я еще не вышел на генонизм, на французскую школу, да и с Головиным еще не был знаком.
Я только-только освобождался от немецкого классического наследия после визиона памятного [107], и записал одну фундаментальную вещь, которая стала для меня инструментальной: «Смысл человеческой жизни — это смерть. Смерть является абсолютной целью, абсолютным самодостаточным сверхценным финалом, к которому надо стремиться.» Я записал это в двухкопеечную тетрадочку.
1967 год — Мамлеев, 1968 год — диссиденты, а 1969 год — встреча с Женей Головиным.
К нам с Леной в Валентиновку приезжали много друзей. Живое было начало. Был, например, такой Илья Бокштейн[108]. Горбун, поэт и городской сумашедший, что называется. Бокштейн относился к плеяде, куда входили Ковшин, Каплан. Там же — поэты СМОГисты, среди которых выделяется Леонид Губанов, наиболее талантливый и яркий из всех[109].
Деваться ему особо было некуда, и он жил при нас с Леной.
Илья был очень хороший поэт. Мне его стихи нравились. Это был человек совершенно безумный. Отсидел пять лет за попытку организации покушения на Хрущева, потом еще год в тюремном дурдоме.
Познакомила меня с ним Лорик, Лариса Георгиевна Пятницкая, в Библиотеке иностранной литературы еще в 1967 году. Она специально нас там как-то свела. Я был слегка шокирован, но и вместе с тем странно очарован гофмановской фигурой этого карлика. Больной с детства туберкулезом костей, маленький человек с иссохшим телом и большим горбом. Всем своим видом он напоминал деревянную фигуру жуткого языческого идола. У него было выраженное еврейское лицо с огромным носом, пронзительными глазами, и от него шла энергетика безумия. Этот человек был одет в нечто, напоминавшее грязную нестиранную пижаму. От него шел сильный запах жутко немытого тела. Илья принципиально никогда не мылся. Он рассказывал, что когда его водили в баню на зоне, то он прятался под лавку и сидел там, чтобы его не коснулась вода.
Когда мы с ним разговорились, Илья рассказал мне вкратце свою историю.
Он принадлежал к поэтам Маяковки, учился в институте культуры. В 1961 году Илью арестовали и посадили, но не так, как пишут сейчас в википедиях, — якобы за антисоветскую пропаганду и выступления на Маяковке, — а за участие в группе, готовившей покушение на Никиту Сергеевича Хрущева.
А надо сказать, что Хрущев спятил от страха после убийства Кеннеди. Никита Сергеевич часто проезжал по улице Горького мимо Триумфальной площади. По этой причине на постоянную радикально-диссидентскую тусовку обращало серьезное внимание КГБ. Все были в разработке.
И вот на Маяковке то ли кто-то по-дурацки рассуждал на эту тему, то ли какая-то провокация была устроена. И все службы были подняты на уши: в то время маршрут следования автомобиля Хрущева из Кремля проходил аккурат мимо Маяковки по Тверской, — во всяком случае, он там часто проезжал.
Маяковка, поэты Маяковки, тусовка на Маяковке, ну и замысел грохнуть Хрущева на Маяковке, — все это каким-то бредовым образом перемешалось, и вот выходит вперед маленький человечек с врожденным туберкулезом позвоночника, горбун ростом 140 см, и говорит:
— Я — главный! Я это все затеял!
И ему говорят:
— А, вот как. Ну хорошо. Явка с повинной.
— Да не с повинной: я не раскаиваюсь — я и сейчас могу повторить.
— Ну хорошо…
Времена стояли травоядные, как принято говорить, и дали ему пять лет. Самооговор был явный — надо бы в дурдом, а дали срок. А потом все равно год дурдома. Сейчас бы, наверное, получил пожизненное.
Я его спросил как-то:
— Слушай Илья, ты же сам напросился на то, чтобы тебе дали срок. Зачем тебе это было надо? Ну вот зачем ты вышел и сказал, что хотел убить Хрущева?! И получил просто так пять лет.
И он ответил в своей обычной манере, резким отрывистым голосом:
— Факт эстетизации биографии.
Мне очень понравилось!
Отвели мы ему комнатку на даче у Лены.
Как-то мы заехали к его матери: они жили в коммуналке где-то на Таганке — место называлось чуть ли не Коммунистический тупик.
