Сады и пустоши: новая книга - страница 44

По прекрасности к кинотеатру «Наука и знание» приближался только «Кадр» на Плющихе. Его давно снесли — крошечный кинотеатр мест на сто. Я там посмотрел «Седьмое путешествие Синдбада». Тоже при тяжелых, муторных обстоятельствах. Я зашел туда, чтобы от отчаяния забыться. Мне было лет 14. Я получил огромный кайф, забыл обо всех своих бедах. Очень интимное место было. Теперь оно уничтожено.

Арбат с 39-м троллейбусом, «Москвичами» и «Победами», с узкими серыми тротуарами и зоомагазинами. А переулки, которые шли от Арбата, были еще интересней, потому что они были очень закоулошные. Правда, красивые названия переименованы по-советски в некрасивые: та же Остоженка — в Метростроевскую. Кропоткинская была самым приличным названием.

В 70-х часть старых особнячков посносили и построили партийные совковые дома из желтого кирпича, — изуродовали все.

А библиотеки у меня было две: одна ранняя, детская, куда я записался еще в младших классах. Она и сейчас на Пречистенке ближе к Садовому кольцу. Сразу после художественной школы, в которой я учился, шел в эту библиотеку.

С художественной школой отдельная эпопея. Я учился в ней три года. После обычной школы что-то ел, переодевался и шел в художественную. Я ее ненавидел. Стал единственным за всю историю учеником, оставшимся на второй год во втором классе — всего она была четырехлетняя. После третьего года, который провел во втором классе, я из нее ушел. Так и не добрался до серьезной живописи маслом: застрял на композиции, натюрморте и пластилиновой лепке.

Вот сразу за художественной школой и находилась детская библиотека.

Вторая, более взрослая библиотека, куда я ходил, располагалась рядом с нынешним магазином «Белый ветер» на Смоленской, неподалеку от нового выхода со станции метро «Смоленская», на внешней стороне Садового кольца. По-моему, имени Добролюбова. Там выдавала книжки рыжая еврейка — библиотечная работница, старшая сестра моего одноклассника Вадима Кабо. Это был шутник, балагур, яркоярко рыжий — такого цвета, как лиса. Очень маленького роста. Постоянно сыпал шутками, анекдотами. Жили они на Пречистенке. Сестра молодой ладной девчонкой вышла замуж за еврея-милиционера. В 90-м году я встретил её постаревшей, когда получал разрешение на газ для дачи. Приехал в Королев, и в закоулке, среди кабинетов, когда ожидал своей очереди, ко мне подошла рыхлая пожилая женщина и говорит:

— Вы меня не узнаете? Я сестра Кабо.

В библиотеке Добролюбова я прочитал все четыре тома «Жизни Клима Самгина». А в детской на Пречистенке я читал Золя, Флобера, Бальзака, бесконечные «Воспитание чувств», «Сентиментальные путешествия». Всю эту хрень, ни строчки которой невозможно прочесть в нормальном состоянии, я взял на себя. Стендали, всякие «Пармские обители». Ничего оттуда не помню, но, наверное, тогда это надо прошагать.

Перелопатил я тогда огромное количество художественной литературы от Манна с его авантюристом Феликсом Крулем до «Человеческой комедии» и «Ругон-Маккаров». Компостировать мозги такого рода прозой надо, но лучше по-французски. Но когда я начал читать по-французски для удовольствия, эти книги уже стали для меня нечитабельны. Не могу сейчас открыть Флобера, хотя он у меня лежит. «Саламбо» не самая плохая книжка из того, что Флобер написал. Но сейчас это нечитаемо.

Гофмана я обожал и в детстве, и в 20 лет читал запоем — «Золотой горшок» и все остальное. Сейчас это тоже невозможно. Хотя немецких романтиков я очень любил. Женя Головин тоже, и мы их много обсуждали. Но я-то по-немецки нормально не читаю — разве что газеты. А у Жени немецкий язык был первый. Немецкий и французский. И он был дока в людвигах тиках и прочих ребятах.

Правильно было уходить из школы и читать. Что было в школе делать? Вся сволотень, которая со мной вместе училась, на каждой перемене запиралась в туалете и курила.

Мне в голову не приходило курить. Я считал, что курить глупо и что курят только придурки. Но как только стал студентом — как с цепи сорвался: начал курить сразу, как сдал экзамены и узнал, что прошел. Летом на даче взялся курить кубинские крепкие сигареты. Курил много лет трубку и папиросы типа «Казбек». Они были для меня моментом общности с моим отчимом Теймуразом: он тоже предпочитал «Казбек». Курил лет двадцать. Бросил раз и не курил год. Но потом у меня случились серьезные сердечные неприятности, я сорвался и опять закурил. Но в какой-то момент я сказал себе: «Ну что за бред! Неужели я не могу бросить курить? Какая-то ерунда. С завтрашнего дня я не курю». Просто проснулся и больше ни разу не взял в руки сигареты. Вокруг меня люди курили, ходили на голове, но что бы они ни делали, у меня даже желания не возникало закурить. Хотя раньше было немыслимо отказаться, это был серьезный addict. Я пытался слезть с крючка, переходил на насвай, привезенный из Средней Азии. Заплёвывал тротуары зелеными плевками. Но насвай-то еще круче в плане никотинового яда, он непосредственно идет в слизистую и шибает по мозгам. Абстиненция от насвая гораздо больше, чем от табака. Только дым не идет, не коптишь. А такой опаснее. Я быстро приходил в неконтролируемую ярость и мог сильно ушибить.