Школа у меня еще сопряжена с тем, что на экзамены я первый и последний раз надел галстук. Костюм и галстук я взял у дяди. Дядя научил меня галстук повязывать. И на экзамены я пришел в костюме и в галстуке — есть фотография, где я сижу на табурете в таком обличии. Больше никогда в жизни я галстук не надевал. В нашей семье есть вкус к одежде. Но, кроме деда Шаповалова и дяди, галстуки никто не носил. Орхан в 90-х ходил в канотье, с тросточкой и в широкой кремовой чесучовой тройке, как у чеховского дачника. Очень ему шло.
А те экзамены я, кажется, сдал хорошо.
Но мне все же пришлось поступить в комсомол. По-моему, это было в 10 классе. Дальше был еще 11, но в 11-м поступать в комсомол уже как-то смешно, ведь чтобы попасть в ИВЯ, куда я рвался, нужна была характеристика от райкома комсомола. Ее можно было получить, только имея характеристику от школы и от комсомольской организации. Понятно, что если поступить в комсомол за несколько месяцев до окончания школы, то с этим лучше не приходить. Поэтому 10 класс — предельный срок, что называется.
Да, поступил в комсомол. И мне дают школьную характеристику, я ее читаю и своим глазам не верю: там такие дифирамбы мне поют, там так меня, оказывается, высоко оценивают. По характеристике выходило, что я в школе был окружен просто дикой любовью и почтением — и языки я знаю, и политикой интересуюсь (еще бы!), и интеллектуал, и в каждой бочке затычка. Когда я принес ее в райком комсомола, там только хрюкнули. Никогда они такого не читали. Меня только спросили, почему я так поздно в комсомол-то поступил — в 10 классе, — нормальные люди обычно в восьмом поступают. Но дали и они хорошую характеристику.
И вот я расстался со школой.
Лето 1965 года — уже после Хрущева, при Брежневе. Я сдал экзамены в ИВЯ, Институт восточных языков, который ныне в очередной раз сменил свое название[83], но всегда оставался при МГУ. В то время он занимал правую часть «подковы» старого здания на Моховой.
Надо сказать, что я пошел в школу в 6 лет: чтобы меня приняли, потребовалось вмешательство деда. Дед пришел, и меня взяли с шести лет.
У бабушки был свой расчет — чтобы я имел в запасе год между школой и армией: не так чтобы вышел, поступил — не поступил и сразу в армию, а чтобы у меня была в запасе еще одна попытка на следующий год.
Дед ушел из моей жизни до того, как я закончил первый класс. Второй уже был без него. Поэтому смешно встречать домыслы в интернете относительно того, что дед куда-то позвонил, чтобы я поступил в институт восточных языков. Он умер за 10 лет до того. Да и бабушка вряд ли могла мне помочь, опираясь на свои старые связи.
Узнав, что я хочу поступить в ИВЯ, она меня очень отговаривала:
— Не надо, не надо идти туда. Ты не пройдешь. Поступай в ГИТИС, там по крайней мере деда помнят.
Мне казалось совершенно диким поступать в ГИТИС. Что я там забыл, в этом ГИТИСе? Тем более имя какое еврейское — Гитис… Гита Абрамовна какая-то. Не знаю, не могу сказать, звонила ли кому-нибудь бабушка. Она могла позвонить своей подруге Елене Стасовой, личному секретарю Крупской. Но вряд ли Елена Стасова, вечно в пиджаке мужского покроя и с орденом Ленина на груди, могла звонком решить судьбу моего приема в институт.
Экзамены я сдал без проблем. Проходной балл набрал. Но пугали — говорили, что там чуть ли не 40 человек на место, всякие ужасы. Ребята из какой-то спецшколы, странноватого уличного, гопнического, вида, сдали вступительные экзамены на тройки. Они были плохо образованы. Помню, позже один из них на политической или экономической географии долго на карте искал азиатскую страну в Африке, и все смеялись.
Все, что рассказывали про ИВЯ, оказалось враньем. К примеру, говорили, что девочек туда не берут. Ерунда — девок было полно. Вместе со мной поступила Алла Стерлинг. В моей группе училась Родригес-Мендиетта, некрасивая дочка испанских политэмигрантов. Говорили, что туда евреев не пускают, но евреи там были абсолютно все[84].
В моей группе английский вела Шифра Иосифовна, старая еврейка, похожая на любовницу Троцкого[85]
