Сады и пустоши: новая книга - страница 41

Шрифт
Интервал

стр.

Лидия Александровна не знала ничего. Она постоянно вела диктанты по съездам, по истории партии, и диктовала она примерно так: «Пишите большими буквами: "В", "К", "П", и в скобочках мааааленькая "б"».

Как-то раз я поднял руку и говорю:

— Лидия Александровна, давно меня беспокоит такой вопрос: вот есть Анти-Дюринг — а что такое «Дюринг»?

Она мне отвечает:

— Джемаль, ты вечно задаешь абсолютно идиотские вопросы. Такого слова «дюринг» нет, есть «Анти-Дюринг» — это название работы Энгельса.

Класс грохнул. Никто «Анти-Дюринга» не открывал и может даже не держал в руках, но даже эти мои одноклассники, не страдавшие избытком интеллекта и эрудиции, поняли, что она сморозила какую-то гомерическую чушь. Я был в шоке, потому что эта книжка интересна тем, что когда ее открываешь, то на самой первой странице самая первая фраза Энгельса — о Евгении Дюринге, профессоре, против которого эта книжка написана…

Но относилась она ко мне неплохо. Я ее все время разводил на то, что защищал Мао Цзэдуна. У меня была такая фишка: как только урок Лидии Александровны, поднимаю руку и говорю:

— Лидия Александровна, а ведь Мао Цзэдун прав: руководство Советского Союза — это же ревизионисты, отошедшие от марксистско-ленинского учения. Мао Цзэдун прав: ядерная бомба — это бумажный тигр. Ну неужели не понятно, что если одна половина человечества погибнет, то другая-то половина будет жить при коммунизме, как говорит товарищ Мао Цзэдун. Разве это не достойная цель?

И все, урок на этом заканчивается.

Лидия Александровна говорила:

— Сдвиньте парты, дети. Давайте посадим Джемаля у окна, сейчас все будете с ним спорить. Джемаль, садись у окна, класс тебя сейчас будет ставить на место. Так, кто первый? Давай, Джемаль, выскажи свою позицию.

Я говорю:

— Половина человечества — в топку, другую — в коммунизм.

— Так, Шмелева.

Поднималась Шмелева, дочь майора с большой родинкой на щеке, такой одуванчик, и говорит:

— Гейдар, конечно, абсолютно неправ, потому что марксизм-ленинизм — это же все ради человека. А зачем нужен такой коммунизм, при котором половина человечества исчезнет в атомном огне? Это я заявляю как дочь офицера…

Потом я еще что-нибудь вбрасывал, и до звонка все были упакованы. Все обожали такие представления, потому что урока нет, и Лидия Александровна даже забывала нам что-то задать.

Или вот — Лидия Александровна что-то говорит, и вдруг ненароком попадает в гомосексуальную тему. Класс начинает хохотать, а она говорит:

— Мальчики, не надо смеяться, все вы познаете радость материнства. Класс уже ревёт.

Историчка Ева Яковлевна была более профессиональным преподавателем, более адекватной. Грузненькая, плотненькая, затянутая в платье с шелковым блеском, черные гладкие волосы заплетены в косу.

Она меня обожала:

— Гейдар, вы будущая звезда. Я на вас очень надеюсь.

И всегда лучилась, когда меня видела.

От нее ничего уникального не запомнилось, такого бреда, как от Лидии Александровны, я от нее не слышал.

Классика типа «я как мать говорю и как женщина», «израильская военщина»[77] просто сыпалась из этих людей. Сочетание, исчерпывающе определявшее этот человеческий срез.

Физик меня не любил. У нас был физик Нил Павлович, дошедший до Берлина капитан артиллерии, член партии, парторг, запьянцовский товарищ. А учителем физкультуры у нас был бывший смершевец, похожий на обезьяну, все время ходивший в школе в обвисшей спортивке светло-сине-салатового цвета с белыми кантиками. Рожа у него была, как у орангутанга.

И вот во время урока физики приходил смершевец к Нил Палычу, Нил Палыч тут же давал нам контрольную, и эти два ветерана шли в лабораторную комнату, запирались и пили 96-градусный спирт, который там стоял для опытов. Выходили только со звонком, красномордые. Это было очень часто[78].

Нил Палыч меня не любил черт его знает за что. Помню, как-то отвечал у доски какие-то формулы, но никакой связи с этими формулами у меня не было. Я ему говорю:

— Нил Палыч, что-то не идет у меня.

— Ну хорошо, садись, «два», — отвечает Нил Палыч.

Я говорю:

— Нил Палыч, ну почему бы не «три»? Ну, в принципе, вы же понимаете, что «два» — как-то банально. А вот если «три» — то на моем-то уровне будет очень даже экзотично.


стр.

Похожие книги