— Все лохматое дерьмо, ерунда. Но губят же, губят звезд. Вот был один режиссер, гений — и того загубили и посадили. Посадили, загубили гения, который обещал реабилитировать весь советский кинематограф.
— Правда? А как зовут? — спрашиваю.
— Был такой Козьменко.
— Сашка, что ли?
— А ты что, его знаешь?
— Так мы друзья детства, соседи по дому.
— Да ладно! Ты его сосед? Ты его знаешь? Да ты знаешь, он — гений, вся киномолодежь на него молится.
— Правда?
— Ты еще спрашиваешь? Это вообще что-то, но Совок его сломал.
Потом я встречал Сашу, он всегда был пьян. Иногда, когда я жил на Мансуровском, слышал его ругань и вопли снизу. Девки у него были красивые — как всегда у режиссеров, — несмотря на то, что он уже в хлам деградировал. Девочек он подбирал, говоря, видимо, примерно такое:
— Я сделаю из тебя звезду, — как режиссеры обычно делают.
И делал — они были несчастны все.
Однажды я к нему зашел. Он дал мне кассету и говорит:
— Посмотри мой фильм 1988 года. Считаю, неплохо получился.
Это уже были 90-е — 95-й, наверное. Я пришел домой, поставил. Это была сепия, не цветной[55]. Экранизация Леонида Андреева про то, как один жандарм попал во время революции 1905 года на баррикадах в плен и сначала ждал, что его расстреляют, потом начал помогать строить баррикаду, а потом молодой рабочий, который к нему относился с большим недоверием, повел его в штаб, а по пути они попали на разъезд казаков с офицером, и тут же жандарм завопил и сдал рабочего, что тот с баррикад, и потом с удовольствием дирижировал его расстрелом. Рассказ яркий о том, что легаш — всегда легаш. Я бы не сказал, что шедевр — я видел советские фильмы и поярче и получше, — но что-то в нем было.
Потом говорили, что он занимается документальным кино, член гильдии кинематографистов.
А сидел он по политической статье. Там, видимо, с ним плохо обходились. Пытали и, как говорят, сломали ему ногу, — он хромал после лагеря. Бросили бревно на него при разгрузке вагонов. Запытанный, он всю дорогу пил, когда вышел.
Другая интересная линия продлилась много дольше — Леша Юрасовский.
Его семья была связана с нашей странными нитями. Его бабушка, урожденная светлейшая княжна Надежда Георгиевна Грузинская [56], тоже служила секретаршей у Крупской, как и Стасова, дружившая с моей бабушкой.
Княжна Грузинская вышла замуж за детского доктора и семейного врача в нашем доме. Она была очень красивая женщина, приятная, милая, правильная. Похожа на мою бабушку, только бабушка — казак в юбке, довольно брутальная. А эта — вся зефирная, но консистенция у них была общая. Даже завитки какие-то общие были. Бабушка была просто казарменным изданием этой княжны.
Но бывали и странности. Как-то, когда я учился в 10 классе, она звонит и говорит:
— Я хочу вас обрадовать очень хорошей новостью. Вы знаете, принято решение, что мальчики из хороших семей будут приниматься в университет без экзаменов.
— Да, это новость хорошая, — говорю.
Да, странная была женщина. Но очень красивая.
От этого брака доктора и княжны Грузинской родилась Ирина Алексеевна, которая вышла замуж за Владимира Святославовича Юрасовского. Ирина Алексеевна преподавала музыку в Гнесинке или консерватории[57]. Хищная, красивая, с четкими чертами. Сложные отношения были у нее с сыном Алешей.
Владимир Святославович Юрасовский принадлежал к старинному дворянскому роду, появившемуся на Руси при Алексее Михайловиче. Шляхетский литовский род с крутым и сложным гербом, где есть несуществующая птица Гранодрант или что-то в этом роде. Он жил в коммунальной квартире на первом этаже напротив итальянского посольства в Денежном переулке, недалеко от книжного магазина, окнами на Дом Дворцового ведомства.
Они недолго прожили вместе, развелись, но сохраняли хорошие отношения.
От брака Юрасовского и Ирины Алексеевны появился мой школьный друг, с которым мы дружили некое время и после школы[58], — Алексей Владимирович Юрасовский.
Лёша постоянно ходил в квартиру к своему отцу, иногда туда с ним шастал я. Там имелось много разных прикольных вещичек, включая гильотину для сигар. Всякий раз, когда Юрасовский-старший встречал на Пречистенке меня, десятилетнего мальчика, он снимал шляпу и раскланивался. Это мне много очень сказало. Такой стиль поведения, такие манеры — они мне дали много. Один из случайных просветителей, встречающихся в жизни, Юрасовский-старший своими д'артаньяновскими манерами и стилем открыл мне специфическую тайну.
