Мне рассказывали, что она заперла всё и пустила газ. Пожарные приехали, с улицы разбивали окна. А Козьменко-старший, когда пытались достать его жену, всё суетился и повторял:
— Мебель не попортите.
Мой дед оказался поблизости и сказал ему:
— Сволочь, у тебя там жена умерла, а ты мебель вспоминаешь.
Это мне бабушка рассказывала раз сто.
Жену вытащили, увезли в морг, похоронили, и буквально через несколько дней — рассказывала бабушка с ненавистью, даже яростью, — пришла секретарша с огромным животом. Из этого живота родился Саша Козьменко. В глазах бабушки он уже автоматически был бастард, «полный ублюдок», все очень плохо. А я помню мать его — она безумно любила Сашу. Между ними существовал очень теплый контакт. Смазливая была — интересная женщина, хотя и не красавица.
И мы с ним сдружились лет в десять-одиннадцать. Оказалось, что он тоже антисоветчик. Мы очень сошлись на этой почве и решили бежать из этой страны. А куда бежать? Решили бежать в Иран. Ну а как бежать в Иран? Надо украсть деньги, переодеться в одежду его отца. Надел на себя его костюм, галстук, рубашку, шляпу. Я был высокий, но штаны подвернул. Было очень интересно надеть качественную одежду взрослого человека: шикарные ботинки мягкой кожи, шелковая белая рубашка — таких вещей не было в те времена у обычных людей. Я себе очень понравился в зеркале. Повязал галстук, надел шляпу, взял дядин нож-финку, сколько-то рублей, и мы свалили. Кстати, тогда же можно было сесть на поезд без паспорта.
Потом оказалось, что у нас рублей мало. Попытались продать мои часы, подаренные в пятом классе. Но когда мы принесли часы в часовую мастерскую, у нас отказались их взять: видимо, заподозрили что-то. Мы пошли и поменяли их у какого-то ханыги, и через полчаса принесли уже другие часы. Часовщик их тоже не взял и даже кого-то вызвал. Тогда мы решили грабить — нож-то есть.
— Давай, — говорю, — будем подстерегать людей между поездами, где пути: поезда разные стоят, кто-нибудь одинокий попадется.
…Как нас повязали, я не помню. Может, Саша подставился. Повязали, в общем. Мы еще не успели никуда уехать из Москвы. Менты, бабушка откуда-то появилась.
Прошло несколько часов, наступил вечер, и тут Саша… У него вечно возникали какие-то свои провокационные цели. В этом смысле он похож на Чаплина, который протоиерей. С нами менты беседовали поодиночке, и Саша, оказывается, сказал:
— Да, мы бежали. Мы хотели бежать в Иран, потому что ненавидим советскую власть. Ну какие у нас были мысли? Мы хотели попасть к американцам, поступить в школу ЦРУ, чтобы потом бороться с советской властью. Возможно даже приехать сюда с фальшивыми документами, вести здесь подпольную подрывную работу. Наша задача, наша мечта — это вступить в ЦРУ.
Менты оказались сильно обескуражены тем, что Саша им выложил. Потом они решили со мной побеседовать. А Саша, выходя оттуда, сказал мне — так, чтобы они слышали:
— Я им все сказал.
У нас же как бы общая идея была.
Я был крайне недоволен тем, что он так нас подставляет. Но мы же товарищи, так что чего уж тут отнекиваться. Раз он так сказал — я все подтвердил: что, мол, да, мечтали стать црушниками и бороться с советской властью.
Нам рекомендовали больше не общаться.
Прошло несколько месяцев, и развернулся страшный скандал: сидя на уроке, Саша Козьменко внезапно сорвал с себя галстук, выхватил принесенный из дома нож и разрезал галстук на мелкие кусочки с криком «Долой этой красное ярмо!». Пятый или шестой класс. Вся школа стояла на ушах.
Его тут же исключили из пионеров. Я подумал:
— Круто, какой молодец! Это же надо!
Но не мог я ему простить, что он сдал наши планы. Мы их, конечно, не проговаривали, он их сам на ходу изобрел. Я против этого ничего не имел, но зачем ментам излагать?
Длительный период мы не общались: общение было табу. И в классе шестом — бесцветном, провальным классе, который ничем не запомнился, — неожиданно на переменке подходит Саша. Это уже меня немножко встряхнуло, потому что мы долго не общались. И говорит:
— Знаешь, ты когда-нибудь думал о том, чем становятся наши души после смерти?
