Бабушка была в шоке: она же шла на «народное искусство». Может, она ждала какие-то вышитые ацтекские рубахи. Не знаю, что она могла себе представлять. Но когда она увидела повсюду черепа и скелеты, она опешила. Только ходила из зала в зал и приговаривала: «И это народное искусство?! Ничего себе…».
А я был в полном кайфе, мне эти черепа ужасно нравились. Черепа, скелеты…
Я понял, что самое близкое, что может быть, — это народное мексиканское искусство, эта зацикленность на смерти. Она встретилась с чем-то очень глубинным во мне. Я же очень рано был направлен на созерцание смерти через освоение и усвоение ее в себе.
Я читал писателей, которые, как я знал, уже умерли, — как они остро писали о смерти. Человек пишет о смерти, осваивает эту территорию, думает о том, что чувствует в момент смерти какой-то его герой. Но не такими пустыми словами типа «пиф-паф — и он умер», а именно изнутри.
Например, как Тургенев писал о смерти Базарова: полутона, полумеры, но всё же некая попытка. А потом ведь он сам умер. И вот интересно, а как повлияло на него то, что он вступил со смертью в интеллектуальный контакт, описывая ее. Сначала пытался ее пережить, а потом по-настоящему умер. Ведь все равно же умер.
У Майринка есть замечательный рассказ «Vivo». Герой обнаруживает могилы с надписью «Vivo» — «Я живу» по латыни — неувядающими буквами. У людей, решивших вопрос со своей смертью, написано «Vivo».
Не буду рассказывать, что там этому предшествует, как он вышел на это и как стал замечать эти могилы, разбросанные по разным кладбищам. Но меня преследовал после Майринка тезис, который Майринк не говорил, наверное. И я доставал всех этим мрачно произносимым слоганом «Кто умер, тот никогда не жил». На некоторых это произвело сильное впечатление. Я ведь говорил не в оптимистическом ключе. Кто-то понимал в оптимистическом: мол мы не умрем, поэтому мы живём. А я понимал в другом ключе: мы уже не живем, потому что мы умрем, уже умерли. Но и то и другое достаточно скромная преамбула к более серьезной постановке вопроса.
Серьезная постановка вопроса заключается в том, что человек должен пройти опыт Ивана Ильича, пока не поздно, и потом оставить все, что его мучит, — разрыв с любимым, подвели друзья, какие-то проблемы с детьми, с социальной адаптацией. Все это надо поверять могилой. Потому что люди, горевшие страстями, изменами, Любовями, эгоизмом, борьбой с эгоизмом близких, скандалами, — всеми этими людьми полны кладбища, и они там лежат и очень тихо бормочут после всех этих страстей.
Нужно сконцентрироваться и подумать о том, что отменяется? Отменяется все. Тогда, собственно, что не отменяется? Не отменяется лишь усвоение себе негативной эссенции, негативной страшной эссенции Невозможного.
Ведь смерть — это не небытие. Небытие — это просто отмена вещи, которая сама по себе всегда в себе несет Возможность Не Быть.
Есть чашка. У нее есть возможность быть конкретно самой собой, и тут же параллельно для неё есть возможность не быть, и эта возможность рано или поздно реализуется. Эта возможность реализуется с чашкой, с кошкой, с воробьем, с планетой Земля. Возможность не быть применима к объекту, к феномену, а смерть — гораздо более страшный момент. Это не небытие.
Смерть — это соединение твоего воспринимающего центра с его принципиальным источником, который называется Невозможное. Невозможное находится по ту сторону ассоциаций, описаний. Это то, что называется «страшно впасть в руки Бога живого», потому что Живой Бог в реальной мысли Всевышнего о Самом Себе, где это размышление, так сказать, занимает центральную позицию, это размышление и есть Невозможное.
Отблеск оттуда составляет существо нашего здесь-присутствия.
Наше воспринимающее «Я» — центр, который в момент смерти возвращается в Невозможное. Тут даже общей меры нет по сравнению с небытием, потому что в могиле нас не то что нет, как нет камня, который просто отсутствует внутри себя, как клякса, в могиле нас ждет именно Невозможное.
Именно в этом активный ужас, который люди пытаются выразить и не могут. Они говорят про ангелов, могильные мучения и пытаются каким-то образом коснуться Невозможного. Но проблема в том, что это Невозможное находится в нас при жизни, но мы его не видим, как глаз себя не видит. Чтобы глаз сам себя увидел, нужно посмотреть в зеркало.
