— Я приехал из Таджикистана как представитель Исламского коалиционного демократического правительства.
— Подожди, так ты же азербайджанец.
— Ну да.
— А какое отношение ты имеешь к Таджикистану?
— Я имею отношение, потому что являюсь одним из руководителей всесоюзной партии ИПВ. Я занят работой. Я советник вице-премьера.
— Ну, и что ты хотел?
— Нужно 100 тысяч тонн нефтепродуктов. Деньги есть.
— Да это вообще не вопрос. Только мы не знаем, что там есть какое-то исламское демократическое правительство. Мы думали, что там есть «Народный фронт» с Сайгаком Сафаровым, и что это и есть правильное правительство.
— Да вы что, — возмутился я, — это же бандиты. Это Московия подняла и науськала, грушники всякие. Мы — правильные.
— Ух ты. Вот ничего даже близко не слышал. Но мы и так должны в Бишкек лететь с делегацией. Обязательно сядем там у вас, осмотримся. А вопрос про 100 тысяч тонн нефтепродуктов считайте решенным.
Вечером я звоню в Москву Гюле. И она говорит:
— Слушай, там вроде всех ваших свергли уже.
— Как это свергли?
— Ну так. По «Вестям» сказали, что вас свергли. Больше нет никакого исламодемократического правительства.
— Да ладно. Я только оттуда уехал, и там все нормально было.
— Ну не знаю. «Вести» так сказали.
У меня кошки заскребли на сердце. Утром прихожу как на работу в Совмин, к Аббасу Аббасову. И он мне говорит:
— С кем дело-то теперь иметь? Свергли вас.
— Это какая-то ерунда, чушь. Не может этого быть.
— Вот «вертушка», звони своему Давлату, выясняй в чем дело.
По этой «вертушке» я набираю номер, и там какой-то голос очень ернически, как какой-нибудь балтийский матрос, меня спрашивает:
— Чё надо? Это кто?
Я понял, что происходит что-то страшное. Ничего не было понятно, но чувствовалось, что всё неправильно. Я положил трубку.
Аббас Аббасов мне говорит:
— Вот когда решишь вопрос о том, кто там власть, тогда и приходи. Будет тебе 100 тысяч тонн, и больше будет. А пока нам ничего не понятно.
Оказалось, что спикер парламента[244], сидевший, всеми забытый, в горах со своей группировкой, внезапно спустился с гор, атаковал и захватил Душанбе на три дня. Потом его выбили, и режим продолжался около месяца, пока не наступил полный крах.
Но пока еще ясности нет. Что же делать?
Я провалил задание, никаких 100 тысяч тонн не добыл. И я уехал из Баку в Хартум. Прилетел в Хартум к доктору Тураби и изложил ему ситуацию. Он, как обычно сидел, оскалившись, и смотрел на небо.
Вернулся в Москву. И тут приезжает Давлат Усмон, в кожаном красивом пальто. Говорит мне:
— Не возражаешь, если я пересижу у тебя на даче?
Я говорю:
— Не возражаю.
— Потом я улечу в Тегеран. Просто хочу где-то пересидеть, чтобы по городу не светиться.
Он несколько дней у меня сидел.
Я говорю:
— Дай денег. Я собираюсь здесь заниматься делом, бабки нужны.
У него брат бизнесмен занимался хлопком.
Они дали мне 20 млн. рублей. Это были небольшие деньги — тогда около 10 тысяч долларов. И я их отдал Эльшаду с наказом заняться бизнесом. Эльшад занялся: он на все накупил детских велосипедов с идеей, что детский велосипед нужен всегда. А потом начал их продавать по цене дешевле, чем купил. Я в тонкости не входил, чем он занят, иногда к нему приходил и брал, сколько мне нужно денег.
В какой-то момент он мне говорит:
— А денег больше нет.
— Как нет?
— Все велосипеды уже проданы.
— Проданы, и что? Где прибыль?
— Какая прибыль? Прибыли нет — главное бизнес, движуха.
Получился смешной вариант. При этом Эльшад обиделся на меня и ушел, хлопнув дверью и топнув ногой. Обвинил меня, что я сломал ему жизнь.
Давлат отказался от всех видов политической активности, ликвидировал свой аналитический центр, свернул всё, что у него было. По-моему, у него был какой-то амбар или склад.
Никаких сомнений, что он был связан с гебней, принимая во внимание его послужной список. Он же здесь учился в Дипломатической академии, которая возле Парка Культуры, приезжал сюда защищаться, постоянно ездил, что-то мне рассказывал такое.
Кстати, смешно я с ним встретился позже на очередной конференции в Хартуме. Конференция проходила в Хилтоне, и там же мы жили. Выхожу вниз в холл, а там сидит Давлат Усмон в своём любимом кожаном пальто и смотрит через просторное окошко на пыльную немощеную улицу. Я его спрашиваю:
