Я посматривал на окружающих во время повествования, чтобы понять их реакцию. Но все слушали с напряженным вниманием. А он, разливаясь соловьем, нес дурдомовскую, кондово «диагнозовую» околесицу про физика Гальперина, про себя, бросившего вызов. Он пришел к этому Гальперину, и они сидели по обе стороны зеленой лампы и смотрели друг на друга. Рапопорт говорил: «Ты этого не сделаешь», а Гальперин ему отвечал: «Сделаю». И в конце концов Гальперин проиграл, он отступил, потух, поник, и мир был спасен. Потому что если бы Гальперин выиграл, то нас бы уже не было, мир бы свернулся. Рапопорт закончил свой рассказ словами вроде того что: «Я, Рапопорт, спас мир».
Никто не смеялся.
Я очень внимательно смотрел на этого субъекта с бегающими глазами. Потом поднялся и вышел на балкон, когда уже было очевидно, что доклад спасителя мира о том, как два еврея решали судьбы вселенной вокруг зеленой лампы, закончился.
Через некоторое время он присоединился ко мне на балконе и осторожно, бочком, подполз и остановился возле моего локтя. После этого он спросил:
— Можно поинтересоваться, чем вы занимаетесь?
— Да в основном я занимаюсь гематрией.
Гематрия — это кабалистические упражнения, связанные с числовыми значениями еврейских букв. Их перестановки дают разные комбинации. Например, Адам и Ева вместе дают числовое значение 66. Есть еще арабский вариант гематрии — абджад. Он слегка подпрыгнул, ушки у него стали торчком.
— А можно спросить как вас зовут?
И тут я пустился во все тяжкие. Я начал намекать на то, что я еврей очень высокого, знатного рода, «высокого посвящения». Я сказал, что моё имя Хайдор.
— А фамилия?
— Ну так уж я сразу вам и сказал свою фамилию.
Потом разом вокруг меня образовалась толпа из гостей прокурорши, они мяукали, как кошки, и спрашивали, какая у меня фамилия.
Каким-то образом я от них отбился и ушел, оставив их сильно разочарованными.
Но через это я проложил дорогу в более узкий круг, который собирался вокруг художника Серебровского[222]. Он работал на каком-то хлебном месте, у него была хорошая квартира на высоком первом этаже. И вокруг него кучковался народ, где центром были актеры и актрисы местного русского драматического театра.
Серебровский был ньюэйджевский буддист, неоспиритуалист и индуист — как обычно с русскими такого рода. Он рисовал в особой, как бы пуантилистской, манере всякого рода индийские танцующие фигуры в шароварах. Там присутствовала некая Нина Иванова, влюбленная в Серебровского, и весь этот круг был заряжен на обсуждение безумной любви Ивановой к Серебровскому. Она была актриса русского драматического театра Душанбе, причем примой. У нее из-за рака была отрезана грудь, а может быть даже не только грудь. Эффектная брюнетка, очень стильная. Она меня пригласила к себе и пыталась понять, кто я такой.
Позиционировала она себя как женщина большой судьбы с эзотерическими выходами, много понимающая, играющая полу цыганку, полу женскую гуру. Но с трудной судьбой русской интеллигентной актрисы.
Мы морочили друг другу голову, но при этом я собрал интересную информацию по русскому кругу. Через это я попал к матери известного одно время писателя Зульфикарова [223]. Фамилия ее — Успенская [224]. Иранистка, окончившая ленинградский востфак в университете и направленная на работу в Таджикистан по комсомольской путевке. Там она встретила настоящего перса — не таджика, а потомка украденных туркменами персов, которых использовали как рабов.
В Бухаре, остававшейся независимым эмиратом, шла работорговля до 1910 года, потом ее запретили. И в качестве рабов там фигурировали украденные персы. Вот их потомки образовали персидский анклав. Садриддин Айни написал про них роман «Рабы». Муж Успенской был из рабов, родившийся свободным, но у рабских родителей, похищенных из Персии.
Людмила Владимировна Успенская — очень известная женщина, старый академический полюс русской науки, она совместно с Рахими и академиком Мирзоевым написала большой таджикско-русский словарь на 50 тысяч слов — первый большой академический таджикско-русский словарь советского времени.
