В этот момент почти каждый человек открывает рот, чтобы сказать «а», и ожидающий этого и стоящий сзади наготове старшина забивает ему в открывшийся рот резиновую грушу. Груша острым концом входит в рот, человек уже не может кричать. Следующим движением — поверх рта повязка, и надеваются наручники. Потом его ведут через двор, и в этот момент все заключенные, которые понимают в чем дело, начинают бить мисками, кричать, а он ничего сказать уже не может. Его ведут в специальную расстрельную камеру, и там дежурный, очередной сержант, берет из сейфа специальный «расстрельный» наган, потому что у нагана ослабленная мощность, он не разносит башку вдребезги.
В камере его ставят к стенке, а в стенке есть специальная дырка, и затылок его приходится напротив этой дырки. Сержант вставляет пистолет в эту дырку и стреляет в тот момент, когда свет там перекрывается, — он не видит, в кого стреляет. Пуля попадает в башку, и смерть наступает мгновенно, после чего приходит специальный служащий, замывает кровь, а труп утаскивают. Такой процесс.
Я его спрашиваю:
— А как же ты попал сюда?
— Я понял, что не хочу служить в системе МВД, не хочу быть ментом. Но мне, как человеку, который учился на красный диплом, предлагали сразу по выходе с факультета серьезное карьерное место — заместитель начальника уголовного розыска Карабахской автономной области и сразу капитанские погоны, в перспективе быстро превращавшиеся в майорские. Но я понял, что не буду ментом. Освободиться от МВД очень тяжело. Пришлось напрячь моих друзей, друзей отца в МВД в Москве, чтобы соскочить с крючка. В итоге мне сказали, что меня отпустят, но с условием, что я уеду из Баку. И я уехал в Душанбе, а куда ещё мне было ехать?
В советское время существовала такая система, что ты не мог просто приехать в другой город и прописаться там только потому, что тебе так захотелось. Собственно говоря, вся жилплощадь принадлежала государству, и ничего свободного нет. Чтобы где-то прописаться, ты должен там работать, — а чтобы работать, надо иметь прописку. Порочный замкнутый круг. Поэтому единственный способ остаться в избранном городе — там жениться.
Но в Душанбе это тоже не так просто, потому что Шихали был азербайджанцем. На ком он там может жениться? На русской он жениться не хотел, потому что все девушки там происходили в основном из семей алкашей-уголовников. Таджичку никто не отдаст, потому что кто он такой? И единственное, на ком ему оставалось жениться, — на кореянке.
Так он совершил самый страшный и самый ошибочный шаг в жизни.
Его кореянка служила юристом Стройбанка республики. Она тоже окончила юридический факультет, только таджикский. Её звали Ульяна, она работала в Стройбанке республики и устроила Шихали туда, и он тоже был юристом Стройбанка республики. Но одновременно он стал работать тренером в молодежной шахматно-шашечной секции в горсаду. Он преподавал международные шашки, в которых он был мастер. По шахматам он был кандидатом в мастера.
У Шихали подобралась своя команда, и он приобрел известность на весь Душанбе, особенно потому что он набирал в свою группу только мусульман. Все остальные преподаватели шахмат и шашек были евреи и брали к себе своих. А он принимал исключительно мусульман — таджиков и узбеков. По-моему, у него даже там был казах или казашка.
Он был человеком, ориентированным на ислам. Но как? Интеллигент, не молящийся, но с искренней ориентацией на ислам как на «наше». Вот это — «наше». «Мы — мусульмане». И негативизм против всего, что было антиисламским. Он был за ислам во всем. Мы с ним душевно сблизились. Я его очень жалел по поводу этой Ульяны. Бывал у него дома.
Как-то у Шихали выдался отпуск, и целый месяц он был свободен. Его напрягли строить халупу в саду родителей Ульяны. У её родителей был сад с халупой, и они хотели, чтобы там появилась ещё одна техническая халупа. И конечно её должен был строить зять.
Я пришёл к ним в гости. Посреди высокой травы, деревьев, которые росли прямо в центре города за высоким забором, Шихали меня встретил, заказал мне чай. И только мы сели к столу, как из высокой травы выскочил человек, похожий на ефрейтора японской армии из антияпонских военных фильмов, с короткой стрижкой и желтооливковым лицом. Он выпрыгнул, как заяц из окопа, и что-то прогавкал: видимо он говорил по-русски, но это напоминало японское гавканье. Смысл был таков, что мы тут расселись, а работа стоит, надо строить, кирпичи класть. Сказав это, он куда-то провалился. Потом появилась сестра жены, работавшая в Академкниге, — это считалось очень здорово: через неё можно было достать редкие академические книжки. Красивая кореянка — они в молодости все красивые. Она ходила злобно, как пантера, через эту траву, шелестя платьем. А мы сидели за сбитыми скамейками и столиком, а она мимо нас ходила в чернильном облаке негатива, как каракатица. Бедный Шихали жмурился и говорил мне по-азербайджански:
