Но он всё это сжег. Он собрал все свои работы, а их в его прибомжованной квартирке было не менее 60. И сжег. В принципе, туда им и дорога, но жест был отчаянный.
И вот он появился. Но начал пить, есть мясо, приобрел новую размашистость и навязчивую удаль, стал ещё более агрессивен и неадекватен и норовил придумать всё новые и новые обвинения против меня.
Я понял загадку русского человека — русский человек постоянно измышляет обвинения против себя, адресуясь к тем, кто ему ничего плохого не делает.
Его идея была в том, что я магически на него воздействую.
Бабушка его жила в Кургане, но она туда переселилась — сама она была русская из Таджикистана. Древняя бабушка, родившаяся ещё в дореволюционные времена. Не из тех, кто попал в Таджикистан, чтобы рыть там каналы в 30-е годы, не мразь всякая.
Надо сказать, что когда людей при совке выпускали из зоны, то у них было поражение по месту проживания. Например, «минус 12» означало, что запрещено жить в столицах союзных республик и еще где-то, но где-то разрешалось, — по-моему, в Прибалтике.
Были другие «минусы» — до 112 или до 120. Но среди этих городов никогда не фигурировали среднеазиатские. Выйдя после отсидки за любое преступление с любым поражением в правах, человек имел право поехать в Среднюю Азию. Поэтому в Средней Азии концентрировался специфический контингент русских. Не борцы с царизмом, не борцы со сталинизмом, а разномастные уголовники. К ним добавлялись те, кому уже нечего было делать на остальной территории, — например, золотозубые бродяги, подрядившиеся ставить столбы для высоковольтных передач. Они тоже оседали в Средней Азии, смешивались с уголовниками, и сами они были полукриминалом. Но это были не настоящие блатные, а те, которые работают, как-то выживают. То, что называется «мужики». И всё это там воспроизводилось. Надо сказать, что среди них было мало евреев. К тому же там имелись свои евреи — сильно отличавшиеся.
Каландар-Иващенко вывел меня на так называемую «русскую элиту» Душанбе. Это был интересный богемный круге повышенной концентрацией ашкеназийской крови.
Многие переехали из центральной России, они чувствовали себя более комфортно в азиатском пространстве. Эти люди были заинтересованы в ньюэйджевском эзотеризме, в буддизме, индуизме. Им в голову не приходило интересоваться исламом и даже суфизмом. Для них таджикское поле было вообще вынесено за скобки, оно даже не обсуждалось — за исключением каких-то комедийных моментов.
Для начала Каландар предложил мне пойти в салон к жене местного прокурора. Да, у Каландара были такие выходы, потому что русскоязычное азиатское общество в столицах республик в те архаичные советские времена было не так уж жестко стратифицировано. В Москве Иващенко-Каландар, конечно, не попал бы ни в какой салон к прокурорше, но в Душанбе он считался хорошим, интересным фриком, который заслуживал того, чтобы его приглашать для украшения общества. К тому же в этом обществе прослышали про моё появление и с большим интересом хотели со мной встретиться. А повод был такой: в Душанбе должен был приехать с лекцией некий то ли Раппопорт, то ли Фридман из Киева.
Мы с Иващенко пришли на квартиру к прокурорше. Обычная совдеповская квартира, обставленная советской мебелью, соответствующей статусу прокурора: лакированные столы и стулья, фарфор и хрусталь. В большую гостиную набилась куча народа, все хорошо знали друг друга. Через некоторое время появился докладчик в сером костюме — мелкий проходимистый человечек мышистого, но нагловатого вида, и начал лекцию.
Я слушал его, лежа на ковре, и это было нормально: какие-то азиатские обычаи всё-таки проникали. Прямо на полу стояли блюда с фруктами. Я лежал на подушках как главный гость среди слушателей. В ту пору я сильно отличался от моего нынешнего состояния. У меня были локоны до плеч, густые и черные, и огромная черная борода. Я немного походил на известные зороастрийские иконки Заратустры. Некоторая экзотичность в моем облике была. У тамошних людишек я возбуждал живой интерес, неподдельное любопытство.
И вот наш Раппопорт-Фридман понёс метель о том, что в Киеве жил некий злой гений физик Гальперин, которого он, Рапопорт, хорошо знал. И физик Гальперин разработал формулу и утверждал, что, если ее досчитать до конца, она приведет к тому, что вся вселенная сворачивалась в ничто. И этот Гальперин работал при зеленой лампе, тоже игравшей роль в этой ахинее. И тогда Рапопорт бросил Гальперину вызов, потому что он хотел спасти мир.
