Но самым мощным ударом было то, что я вдруг осознал, что нахожусь на поляне, усыпанной в несколько слоёв золотыми листьями.
Дело в том, что я прошёл большую школу герметизма, и знал, что такое Terra Foliata, «земля, усыпанная листьями», — тема, присутствующая у определенной школы герметиков. Это попадание в другое пространство, характерной чертой которого являются золотые листья, покрывающие землю. Есть такое изречение, встречающееся, кажется, у Роберта Фладда: «Тот, кто знает Terra Foliata, может забросить все книги, а тот, кто не знает Terra Foliata, никогда не научится читать»[212].
И вдруг я осознал, что нахожусь на этой Terra Foliata, которая для меня всегда была метафорой. Вот она, реальная Terra Foliata, — рядом с этим мазаром, под этим невероятным фантастическим деревом, ничего подобного чему я не видел.
Вот эти два момента соединились.
Когда я увидел мальчика в расселине, я ещё не знал, что эту расселину не найду, что её нет. И вот эта поляна с деревом и с этим мазаром…
Я зашёл внутрь. Там была гробница около шести метров длиной и двух шириной. Она была покрыта белой тканью. Я прочитал Фатиху, на коленях произнёс дуа.
Когда мы шли назад, меня так переполняли чувства, что я скандировал Фатиху. Я как будто летел по этой тропинке, по которой незадолго до того едва мог ступить, держась за стеночку. Каландар корчился, его это вгоняло в чудовищную ломку. Он шёл впереди меня, и его ломало. Мы возвращались в город, и остальное уже было неважно. Поймали попутки, на перекладных кое как добрались.
Меня переполняла внутренняя тайна, которую я никому не рассказывал, — ощущения от мазара и ощущения от просвета в каменной стене, где мне открылось совершенно иное пространство.
Когда я встречаюсь с концептуальностью mundus imaginalis[213], я знаю о чем идет речь — я пережил встречу с ним. И когда это завершилось приходом на мазор Хазрати Бурха, я понял, что я получил посвящение.
Через некоторое время был мой день рождения. День рождения я отмечал на квартире Каландара. Были я, он, Кая и приехавшая из Кургана бабушка Каландара — тихая старушка с большой бородавкой на щеке.
Каландар сделал шикарный плов.
Кроме художественной школы Каландар ещё учился в мореходке где-то в Ростове — причём он учился там на кока. И он действительно обладал большим талантом. Насколько он был плохим художником, настолько он был совершенно гениальным поваром.
Мы сидели на полу, разложив достархан, бабушка — поодаль в некоем подобии кресла, стоял полумрак, нашу скромную трапезу освещала скромная лампа. Было очень тихо, и даже Каландар вел себя спокойно, хотя он был демоном во плоти. И вдруг я подумал: да ведь мне исполнилось сейчас 33 года. Шестого ноября 1980 года.
Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во тьме долины.
Каков он был, о, как произнесу,
Тот дикий лес, дремучий и грозящий,
Чей давний ужас в памяти несу!
[214]Некоторое время я ещё пробыл там, а потом, заряженный этим ощущением, уехал в Москву. Но прежде чем уехать, я должен был взять с собой «аманаты» — некие залоги. И что это было?
Во-первых, я побывал на странном базарчике через остановку от «Гулистона». Базарчик располагался на пустыре за домами, за невнятной забороподобной преградой. Там продавалось вообще непонятно что.
Я купил там отрез полусинтетического брезента на штаны — зеленого с золотом цвета. Когда этот брезент намокал, он стоял колом. Но мне он понравился из-за своей плотности. И я решил, что буду носить штаны из этого брезента.
Вторым аманатом стали касы[215] из грубой керамики. Я купил 12, а может быть, даже 24. Достаточно хрупкая, плохо пропеченная керамика, раскрашенная традиционными узорами. Белый и черный узор по бежевому фону. Тащить это с собой было мукой мученической, но я всё-таки утащил этот пудовый отрез и касы, каждая в полкило. Всё это предстояло провезти в поезде, и я провез.
Из отреза несколько позднее мне сшил штаны Гулливер — известный хипповский мастер. Потом Гулливер погиб в горах. Лена Зеленая, которая была с нами на Иссык-Куле, стала после смерти Гулливера подругой Мити.
