При этом 90 % гегелевского контента мне было чуждо. Там же диалектически эти самые идеи проходят через тезис, антитезис и синтез и приходят к конкретному современному человеку. Это всё мне было чуждо и неинтересно, потому что моё гегельянство останавливалось на концепции «чистой идеи», Идеи как синонима Бытия.
Вот чистое и абсолютное Бытие — это и есть Идея.
Есть ещё идея Ничто. При этом идея Бытия и идея Ничто абсолютно тождественны друг другу. Бытие и Ничто — две половинки одного «глобального гештальта», который и представляет собой абсолютную идею. В своей «чистоте» они ничем не наполнены, они предшествуют любому наполнению. Чистое Бытие настолько пусто и «стерильно», что равно идее Ничто.
Именно это меня интересовало, на этом я останавливался. Остальное — выход на гегелевский анализ права, истории — было уже неинтересно.
Бытие как Идея и моя идея зеркальной анфиладности жили параллельно.
С Мамлеевым были очень серьезные споры. Каждый раз, когда мы встречались, мы спорили, покрывает ли панлогизм всю реальность или есть «внелогичные» закутки, по поводу которых абсолютной Идее вообще нечего сказать.
Пока я защищал позицию панлогизма, у меня было то самое видение Великого Существа, распятого на бесконечной расходящейся паутине миров. И в дальней периферии от Существа всё становится настолько мутным, что не имеет значения, потому что форма исчезает. И вот где-то посередине между распятым Существом и дальней периферией форма ещё сохранялась, но при этом Великое Существо было достаточно далеко, — это давало шанс на зазор, на свободу, на то, чтобы сорваться с того крючка, на котором распято Великое Существо. Великое Существо — это концентрация абсолютной несвободы. Оно само по себе — абсолютная несвобода, и разносит эту несвободу повсюду.
После этого Гегель отпал как сухая корка с болячки. Здесь не было ничего, касающегося абсолютной Идеи, но она перестала быть актуальной. Это был ещё предгеноновской период.
Сначала произошло усвоение Генона в «трехмерном» объеме, то есть это не только Генон, но и другие авторы, — тот же Эвола. Это была идея «великого тождества», которая, кстати говоря, сразу вызвала у меня внутреннее напряжение. Внутренний поиск шел у меня на самом глубоком уровне — еще до Гегеля или параллельно ему. Это пыталось как бы выразиться в этой «анфиладе», но не выразилось. Была идея трансцендентного, которая оформилась потом уже на уровне понимания Генона, — параллельно. Оформилась идея «Есть то, чего нет». То есть обратная Пармениду. То, что есть, — того нет. А вот чего нет, — то есть. В конечном счете это кристаллизовалась в глубоком убеждении, что ключевым словом ко всему является «утверждение». Это, собственно, было геноновской позицией, но в одном месте он говорит I'affirmation absolue: за пределами утверждения не может быть ничего, кроме ошибки. Есть утверждение и оно есть абсолютно всё. А вне его — только ошибка, которая не существует.
И я сказал себе: стоп! Вот эта «ошибка, которая не существует», — она и есть то, что нас интересует. Ошибка, которая не существует, — она и есть единственно подлинная. Но дальше нужно было организовать диалектический гегелевский путь к этой ошибке, а потом — к её преодолению. Что значит «за пределами утверждения есть только ошибка, которая не существует»? Есть отсутствие. Но значит есть утверждение, которое включает в себя абсолютно все (опять возвращаемся к гегелевскому панлогизму), которое вместе с тем оказывается пустой чашей.
Я не знал тогда, что существует каббалистическая доктрина чаши, точки. Ко всему этому я пришел сам и с другой стороны. У меня было много разных подходов к одному и тому же. Я не имею исторических аналогов, но обрывки своих мыслей иногда нахожу, когда заглядываю в какие-то книги. Как правило, это мне неприятно, потому что очень не люблю встречать пародию на свою мысль у каких-то чужих людей. Я тут же это закрываю и ставлю на место.
У меня был такой подход, что утверждением может быть только трансцендентное, то есть имманентное — это всё, тождественное самому себе. То, что является «отсутствующей ошибкой», — это указание на трансцендентное. Трансцендентное всегда ускользает, убегает. Проблема в том, что трансцендентное, чтобы быть трансцендентным, должно перешагивать через что-то, «иметь память о том, что оно перешагнуло», а если так — оно привязано якорем к той земле, от которой хочет оторваться. А это значит, что оно не трансцендентно, потому что трансцендентное должно быть полностью на
