В 1976 году Степанов явился и сказал: «Едем, я тебя познакомлю с моим учеником». У него все были «ученики». Думаю, что когда он кого-то приводил ко мне, то за глаза представлял меня тоже как своего ученика.
От метро мы ехали на троллейбусе номер 16. Ходил он по набережной возле Кремля, мимо кинотеатра «Иллюзион», поворачивал на Нижнюю Радищевскую, до не существующего теперь кинотеатра «Рубин».
Кооперативный дом, квартира крупной советской интеллигенции, имеющей независимые от государства источники дохода. При этом полная внутреннего межпоколенческого конфликта и несущая в своих недрах зерно бунта, несмирения, восстания. Всё было устроено очень иррационально. При входе справа кладовка с какими-то химическими веществами, задергивающаяся деревянными звенящими бусами. В комнате слева от входа инкрустированный столике шахматной доской.
Мы собрались. Хозяин дома Володя, Кнопф, Серафа, Степанов и я.
Серафа — отец Серафим, он же Сергей Сёмкин. Его отец был полковником милиции.
Отец Константин, ака Кнопф, и отец Серафим[180] были неразлучны.
Я как-то сказал отцу Константину, что если бы у фюрера были такие пуговицы на штанах, каку него, то он ни разу не смог бы закончить свою речь, потому что штаны бы всё время падали. Костя гордился своим прозвищем. У него были блестящие карие глаза, очень похожие на пуговицы.
Серафа носил рясу и смазные[181] сапоги. Он был тайным монахом: пострижен старцем из Балабанова.
Мистериальность играла центральную роль в общей ситуации, и в какой-то момент возникла идея отпеть Степанова по литургическому чину, «плача и рыдая».
Степанов сам и предложил. Тут же запрыгнул бодро на стол и лёг, очень довольный, на спину. В ручки ему вставили горящую свечечку. Всё произошло быстро.
Отец Серафа достал из голенища пачку наклеечек, которые покойнику на лоб кладутся. И пошёл чин «Плааачу и рыдааааюю»[182]…
Степанов лежал и улыбался, как кот, получивший кусок курдюка.
У меня было ощущение кощунства, которое делало саму ситуацию более острой, более интересной, чем она была бы, если бы этого ощущения не было.
Это было сакральное кощунство.
Но что у православных кощунство, то у мусульман — не кощунство.
Сура «Ясин» читается по покойнику, но если человек ещё не умер, а над ним читается Коран, то это ни коим образом не кощунство — это очень хорошо. Вообще, идея ислама и идея христианства, иудаизма и всего остального прямо противоположны. Евреи стараются не произносить имя Бога: вычеркивают букву, запрещают произносить всуе. А в Коране говорится: «Поминайте Аллаха многократно».
Кто же мог подумать, что наш Володя в конечно счете реально возьмёт и умрёт? Он казался наиболее непотопляемым.
По-настоящему его отпевали в храме на улице Багрицкого. На той самой улице, где нет даже дома-музея этого замечательного поэта, — не заслужил. Там был его домик, плохонькая дача… Степанов и Головин любили раннего Багрицкого.
В течение трёх недель мы так жили. К нам приходили какие-то люди, кто-то уходил, кто-то оставался, кто-то растворялся.
Свой чин и титул Сахарный получил именно в эти дни, когда происходила эта многодневная мистерия.
В какой-то момент, когда он рассказывал не очень веселые вещи из его юной жизни, как он подвергся воздействию шокового инсулина в психушке, он упомянул, что ему давали стакан сиропа, когда он выходил из шока. И тут Сёмкин, отец Серафим, вдруг подпрыгнул на стуле и сказал: «Да ты же сахарный! Сахарный!» И все подхватили, что Володя — Сахарный, и стало ясно, что это навсегда. После этого возникли довольно прочные отношения между мною и Володей Сахарным.
Надо сказать, что у всех в этом пространстве были клички.
Например, великий столп академической науки в постсоветском мире Дугин Александр Гельевич был Пухлым. Моя кличка была Карабас-Барабас. Женя — Адмирал. Наших друзей Костю Кнопфа и Сережу Серафима называли — но только злые языки и только за глаза — «проститутка Костюня» и «еврейка Сережа».
Сережа — типичный мордвин, отношения к национальности прозвища не имели. Сережа был очень психически подвижным и хитрым, прожженым человеком.
Если он попадал в мусорскую, он тут же начинал строчить на лоскутке бумаги кляузы в министерство и сразу ставил на уши всё отделение милиции. Он же был натаскан папашей-ментом.
