Меня ударило о мягкую поролоновую спинку прямо брежневским «пирожком». Голова, все лицо разбито. Провал. Потом я включился, и меня поразило, что вместо водителя я увидел пиджак, накинутый на руль. Подумал: «Ну и ну, парня вообще нет, вместо него пиджак остался».
Я выбил локтем дверцу, вывалился наружу на сугроб и заливал все вокруг кровью. Откуда-то вдруг сразу взялись люди, появилась «скорая помощь», меня погрузили и привезли в 28-ю больницу.
Три дня я находился в горячечном бреду. Тяжелое сотрясение, лопнула лобная кость, мне наложили двадцать швов, след от которых можно было разглядеть еще много лет после этого. Мне объяснили, что лобная кость уже не зарастет, потому что черепные кости не зарастают, а только заполняются хрящом, а трещина все равно остается.
Пока я был в бреду, лежал в отдельной палате, а потом, когда уже стал адекватен, меня перевели в коридор, где лежал под окошком. Весь коридор был заставлен кроватями с больными.
И ко мне началось паломничество.
Ко мне приходила Римма, ко мне приходила Лена, которой было хоть бы хны, ко мне приходила Ирина Николаевна, жена Головина, тоже пребывавшая в тяжелом «дауне», потому что Женя ушел из дому, и они вместе с Леной бродили по Москве вдвоём. Ирина перенесла на меня свои заботы, а я старался регулировать поток, чтобы все они не пересекались. Они приносили фрукты, какие-то подношения. Один раз Римма доставила консервы бульона с черепаховыми тефтелями из голландского посольства. А нянечки терли полы в дикой злобе и ненависти, бормоча мне проклятия, потому что у моей постели грации сменяли друг друга, и гора даров у меня на подоконнике неуклонно росла.
Там произошел замечательный эпизод, который я после своей выписки рассказал Мамлееву, и он написал рассказ на эту тему.
А было так.
Подвыпивший муж пришел домой, и оказалось, что жена его не пускает. Не то чтобы не пускает — вот кто-то есть в квартире, и замок заблокирован. Мужик не может попасть к себе домой. Он понимает, что жена, видимо, с любовником. Стучался, стучался и решил ворваться через окно. Видимо, человек был отчаянный и нестандартного мироощущения — не всякий бы на такое решился. Кто-то бы позвал милицию, кто-то начал бы выбивать дверь, а он вышел и полез по водосточной трубе. Видимо, рассчитывал перепрыгнуть с водосточной трубы на подоконник окна свой квартиры на пятом этаже, и, разбив стекло, влететь в квартиру, как супермен. Он долез, стал тянуться к окну, и тут водосточная труба вышла из зацепления со стеной. Мужик описал дугу и рухнул на мостовую.
Но и после падения он не потерял сознания и продолжал молоть непрерывно всякую ерунду. Когда его доставили в больницу, он без умолку рассказывал истории, анекдоты, веселился, хохотал, его несло, несло и несло, — уже в бредовом состоянии. Я подошёл к его каталке посереди коридора, он рассказывал анекдоты, и вдруг внезапно он раскрыл рот и умер на середине анекдота. Я и еще какие-то слушатели стояли около него, ждали продолжения, а продолжения не было. Тут же подошла нянечка из тех, что меня ненавидели за граций, деловито накинула простыню на его лицо и укатила его.
Мамлеев, потрясенный эпизодом, включил его в рассказ и прочел нам незадолго до своего отъезда. Он всегда впечатлялся такими историями.
Как-то пришел он к себе в школу, где преподавал математику, начал проверять присутствующих по журналу. Спрашивает у аудитории, где такой-то, — Сергеев, скажем.
Ему отвечают:
— Умер.
— Как умер?
— Умер.
— Когда?
— Да вот только сейчас, 15 минут назад. Только увезли.
— Да как же он умер?
— Из окна вылетел.
— Ну как это случилось? Что значит вылетел из окна?!
— Да спор тут у нас был, он на две бутылки водки поспорил, что выпрыгнет с 10 этажа, и ничего ему не будет. Надел две дубленки и выпрыгнул. Думал, что двух дубленок хватит. Ну помнется, будут синяки, но зато выиграет две бутылки водки. Вылетел, разбился, вот только увезли.
Он пришел совершенно серый к нам на Гагаринский и говорит:
— Ну как же так, ведь класс-то десятый! Я же им физику и математику преподаю. Они же ускорение знают, как же так?
