Наш брак с Леной стал стремительно распадаться, потому что через некоторое время выяснилось, что Лена любит Женю Головина.
Наверное, это я дал ей повод выйти наружу с открытым признанием: у меня произошла встреча с женщиной, которая произвела на меня сильное впечатление.
Как-то я приехал в очередной раз на слушание Мамлеева к Олегу Трипольскому. Поднимаюсь по полуосвещенной лестнице, и за мной шла пара: с какой-то дамой поднимался Генрих Сапгир. Очень хорошо сложенная, с высокими скулами, впалыми щеками, чувственными губами, серыми глазами. Лицо марухи, но марухи высокого типа — Мурки, которую воры знали и которой гордились. Реальная такая Мурка, но я особого значения ей не придал, просто про себя отметил, что эффектная женщина. Ну я вошел, они вошли.
Честно говоря, не помню, что тогда читал Мамлеев. Когда мы садились за стол перед тем, как пить чай или начать слушать, она схватила кресло и сама его потащила. Кто-то мне сделал замечание, что даме надо помочь, на что я огрызнулся: мои манеры в этом смысле часто напоминали нынешнего Орхана.
Как потом о ней высказался мой более позднего времени приятель Валера Блинов, видевший ее в Париже с Хвостенко[178]: «высокоуголовный тип». Зовут Римма, в прошлом жена начальника дальневосточных золотых приисков.
Когда все кончилось и мы собрались расходиться, она дала мне номер телефона, и они уехали с Сапгиром на такси. А потом я ей позвонил, и мы встретились. После этого начался бурный роман.
И когда все стало приобретать открытую форму, Лена объявила о том, что у нее есть теперь другая любовь, что она любит Женю Головина.
Очень быстро ситуация покатилась под гору, Лена ушла жить в другое место, я тоже стал жить не дома. Был период, когда Большая Очаковская стояла пустая и закрытая. И мы туда съезжались, чтобы переговорить. В один из таких «съездов» я попал в страшную автомобильную аварию.
Стояла глубокая зима. Мы приехали с разных сторон, сошлись в этой пустой, ледяной, никому не нужной квартире, где мы больше не жили, сели за стол. Вроде даже заварили чай. И стали объясняться. О чем мы говорили — не помню.
В ту пору я носил здоровую каракулевую шапку-пирожок брежневского типа. У меня большой размер головы, 62-й, и шапка была массивного вида. Деталь важна, потому что эта шапка мне спасла жизнь.
Мы вышли поздно, решили ехать вместе на такси из Очакова. Встали посреди абсолютно белой, замерзшей, покрытой сугробами, продуваемой ледяным ветром Большой Очаковской улицы, in the middle of nowhere[179]. Налево посмотришь, направо посмотришь — фонари, сугробы. Нам надо было в ту сторону, где стоял гигантский бетонный завод и завод очаковских вин, который квас производит. Дыра еще та. Вдали показалась приближающаяся точка. Это была «Волга-21», уже без «оленя»: последний выпуск. Старая Волга с тяжелым прочным корпусом. И что важно и что было плюсом к моему каракулевому «пирожку»: у этой Волги было сидение американского типа — не два раздельных, а сплошной диван с поролоном, обтянутый искусственной кожей.
Мы с Леной сели молча на заднее сидение, отодвинувшись друг от друга.
Перед этим, еще когда только махнул рукой такси, я обратил внимание, что машина неслась на большой скорости, а затормозив, юзом прошла еще метров двадцать по ледяному заскорузлому насту на проезжей части.
Мы сели, поехали, водитель сразу набрал большую скорость, и мы понеслись. В конце улицы я увидел, что справа припаркован прицеп грузовика. И у него в лучах наших фар мерцали красные подфарники. Наш водитель, хотя места было сколько угодно — никаких машин, — не брал влево, он прямо вдоль обочины шел на этот прицеп. Последняя мысль: «Идиот, он что не видит, что перед нами прицеп?»
Лена обладала удивительной способностью быстро собираться и реагировать на ситуацию. Она мгновенно соскользнула с сидения и залегла на дне этой Волги. Поэтому она не пострадала — только кожу порвала на ноге о стойку водительского сидения, потому что её слегка протащило по полу. А я сидел на правой стороне сидения — и страшный удар… Волга шла на 70 километрах, и она впилилась в заднюю часть прицепа так, что выбила у этого прицепа задний мост, а сама Волга стала короче на полметра-метр.
