На Субханвердизаде эти умасливания не произвели ни малейшего впечатления.
— Мед? Еще зурну притащишь? — топнув сапогом, крикнул он. — Недоставало, чтоб ты загремел на базаре, разбудив даже спящих: «Кормлю колхозным медом председателя исполкома…» Да еще выдумал притащить прямо сюда, в служебный кабинет. У меня минутки нет, чтобы расписаться в получении зарплаты, а он такие фокусы затеял! Смотри, придавлю мельничным жерновом! Растопчу, как лягушку!
Схватив дрожащего Кесу за плечо, Субханвердизаде втащил его в кабинет.
— Почему я последним в районе узнаю об отъезде Демиро-ва? — Кеса тоненько пискнул. — Еще вчера ты, шакал, сын шакала, должен был пронюхать об этом!.. Что-о-о, ищешь лестницу, чтобы взобраться мне на плечи?
Аксакал — старейшина, старец, окруженный почетом и уважением-буквально белобородый.
И, оттолкнув Кесу с такой силой, что тот стукнулся 6 стенку, Субханвердизаде вышел стремительными шагами из кабинета.
— Я в райком партии! — Приостановившись, не оглядываясь, он буркнул: — Мед отнеси на квартиру.
Увидев, что председатель уходит, Абиш с коротким стоном схватил со стола бумаги и полетел вдогонку.
— Товарищ Гашем, важнейшие срочные документы горой выросли, ради бога, подпишите!
— Хэ, Абиш-эфенди[16], отложи-ка, потерпи, — небрежно отмахнулся Субханвердизаде.
— Но, товарищ председатель, вы же сами вчера сказали, что хоть сегодня-то мы управимся со всеми делами! Боюсь, уедете куда-нибудь. Всего пять — десять минут!
— Послушай, заклинаю тебя, эфенди, дражайшим прахом твоего отца, уладь это без меня.
Чувствуя подвох в этих словах, секретарь отрицательно качнул головою:
— Вы же запретили мне принимать самостоятельные решения.
— И правильно сделал, что запретил. Если тебе подарили сукно на пальто, не заикайся о подкладке!.. — Субханвердизаде хмыкнул. — Или садись в мое кресло, а мне позволь думать о насущных нуждах района.
Абиш так и затрясся.
— А тут еще из райкома звонят… Не придумаю, каким прахом посыпать мне несчастную главу свою! — с усталым видом сказал он. — Ну, подпишите хотя бы самые срочные бумаги.
— Вижу, что кто-то науськивает тебя на мое достоинство, — подозрительно протянул Субханвердизаде, и остренькие его глаза так и укололи Абиша. — Ты… «элемент», смотри, худо будет!
Когда он ушел, секретарь в отчаянии положил голову на скрещенные руки.
Вернулся Субханвердизаде через полчаса и, отрывисто распорядившись: «Чаю!», прошмыгнул в свой кабинет, занялся таинственными переговорами по телефону с какими-то неизвестными лицами.
Абиш оживился: все-таки хоть какое-то подобие деятельности. Тель-Аскер поспешно соединил его с чайханой, и вскоре дородная Матан принесла жестяной чайник кипятку. Она захватила с собой и заварку в деревянном ящичке, дабы самой похлопотать, повертеться около Субханвердизаде, напомнить ему и кокетливым взглядом, и игривым жестом о блаженных временах… Почему председатель так неожиданно охладел к ней? Матан терзалась подозрениями.
В распахнутую дверь Субханвердизаде видел Матан, но к себе не позвал. И, закусывая губы от злости, красавица поплелась вниз по лестнице, громыхая пустым чайником.
Закутав полотенцем чайник, чтобы заварка как следует попрела, Абиш тщательно протер стакан, блюдце, выложил из банки на розетку кизилового варенья.
Субханвердизаде, сняв шинель и фуражку, курил, рассеянно поглядывал в окно.
— Кеса?
— Сию минуту! — Секретарь поставил стакан с чаем, сахарницу, варенье на круглый столик, накрытый скатеркой, и, выбежав в коридор, закричал: Кеса-а-а! К товарищу председателю!
Через несколько минут явился Кеса, в кабинет он вошел боязливо, бочком.
— Чем занимаешься, ах ты, вор!.. Где шлялся? Кеса обиженно надулся и не проронил ни слова.
— Ну, давай помиримся, поп, — продолжал председатель беспечным тоном. Проспал сегодня утренний трезвон, а? Под боком у какой-нибудь толстухи валялся! — И протянул ему свой стакан чаю.
— Я на тебя не обижаюсь, — с неохотой ответил Кеса. — Обижаюсь на свою судьбу, на злосчастье свое!
— Пей!
— Двери мечети открыты для всех, но собаке полагается быть стыдливой, уклончиво сказал Кеса. — Как я могу прикоснуться губами к твоему стакану?
