После этого разговора Субханвердизаде пришлось вытирать носовым платком вспотевший лоб. «Фу, баня!» — прошептал он, но все же счел благоразумным позвонить еще и начальнику ГПУ Гиясэддинову.
Ему долго не отвечали, и Субханвердизаде с досадой подумал, что Мадата можно было поздравить и позднее: никуда не денется… Наконец послышался твердый голос:
— Кто?
— Салам, Алеша, — откашлявшись, прочистив горло, заворковал председатель. — Значит, отбываешь в стольный город Баку? Таир сказал, да, да, только что… Видимо, в смысле усиления борьбы с двуногими лесными волками? Э? Строительством дороги, конечно, я буду заниматься, шоссе у меня на первом плане, но, Алеша, ты новичок в наших горах, не сердись… Дай мне отпуск на два дня, натяну до колен пару джорабок, обуюсь в чарыки и… и сложу к твоим ногам головы всех бандитов Зюльмата! Клянусь, Алеша, шоссе к этому делу не имеет касательства. Автобус же доходит. Мало ли что, — крюк на сто километров, аварии! Все-таки доходит. Вот недавно медицинская сестра приехала, красавица, Сачлы! Не разбилась же… Как, не успел познакомиться? Напрасно! Сачлы, одним словом — Сачлы! — Внезапно Субханвердизаде переменил тон, сказал таинственным шепотом: — Слушай, Алеша, а как у тебя с деньгами? На расходы-то в столице хватит? Милый, да ты подлинный Тагиев![15] Знаю я твое жалованье, — кошкам на слезы… Джаным, сердце мое, если правительство установило фонд для помощи активу, то почему же тебе не взять оттуда тысчонку-другую? Кому же я буду помогать, как не бесстрашному борцу с бандитами и кулаками? Гм, некогда пустяками заниматься? Приду.
Раздраженно повесив трубку, Субханвердизаде задумался: «А не поставят ли они оба в Совнаркоме вопрос обо мне?» И похолодело сердце, но он превозмог мимолетную слабость, горделиво усмехнулся: «Им и невдомек, что я на своем веку ломал хребты не таким коням!..»
Поднявшись, возбужденно зашагал по кабинету.
«А нежный джейранчик все же попадет в мои руки!.. Заставлю чокнуться со мною рюмкой коньяку. А иначе что же возьмем мы из этого мира?»
Абиш быстро управился со сводкой, отнес ее на подпись председателю. Субханвердизаде подписал, даже не заглянув в бумагу, и отправил пакет в райком партии.
Но стол секретаря райисполкома по-прежнему был завален нераспечатанными письмами, жалобами, заявлениями. При взгляде на эти запылившиеся груды Абиш приходил в отчаяние. Что же делать, как поступить? Ведь не может же так продолжаться бесконечно…
Субханвердизаде не доверял своим заместителям, под разными предлогами то и дело отправлял их в командировки по горным деревням.
Не раз Абиш собирался пойти в райком партии, откровенно рассказать обо всем Таиру Демирову, но едва представлял себе гнев разъяренного Субханвердизаде, как кровь стыла в жилах, спирало дыхание… Он знал, что, если председатель хоть краем уха услышит о его поступке, Абишу несдобровать. Недаром же, ох недаром Субханвердизаде намекал, что в сейфе у него хранятся до поры до времени какие-то таинственные документы, от которых зависит судьба Абиша, — вынул, показал кому следует, и пиши пропало…
«Я — маленький человек», — утешал себя Абиш, пригорюнившись и неизвестно для чего перекладывая с места на место папки с делами.
В это время, шаркая глубокими калошами, в комнату вошел запыхавшийся Кеса, держа в вытянутой руке липкий грязный узелок.
— Как будто я опоздал?
— Ив самом деле опоздал, — хмуро улыбнулся Абиш. — Одиннадцать уже.
Утром, в девять, и к исходу дня, в пять часов, Кеса трезвонил в дребезжавший колокол, привезенный из старинной, забытой верующими церкви, оповещая этим сигналом служащих районных учреждений о начале и окончании работы.
Так распорядился, едва вступив в должность, Субханвердизаде. «Дисциплина, строжайшая дисциплина! — говорил он и многозначительно грозил пальцем каким-то разгильдяям и лентяям, якобы затаившимся среди служащих. — Не уследишь, и чуждые элементы развалят все дело!»
Кеса чрезвычайно гордился своей ответственной должностью, тем более что Субханвердизаде ухитрился каким-то чудом установить звонарю пятьдесят процентов надбавки к окладу.
