Афруз-баджи отдала Али-Исе вторую корзинку и велела нести домой. Сама же вернулась назад, вошла в больничный двор. Гюлейша представила ей Нанагыз:
— Это мать нашей Сачлы, приехала несколько дней тому назад.
Афруз-баджи обернулась к Нанагыз с приветливой улыбкой:
— Добро пожаловать, тетя!
Гюлейша сказала:
— Бедная женщина болеет.
— Что с вами? — спросила Афруз-баджи ласково. — Я слышала о вашем приезде, хотела прийти познакомиться, да все некогда было. Дома столько дел!
Нанагыз благодарно взглянула на женщину:
— Спасибо на добром слове, ханум, не беспокойтесь.
— Как же не беспокоиться?.. Ваша Рухсара спасла, можно сказать, от смерти мою Гюлюш. Я очень боялась, думала, на теле Гюлюш останутся рубцы от ожогов. Но ваша дочь лечила ее такими лекарствами, что на теле не осталось ни пятнышка.
— Еще рано судить, рано, ай, Афруз-баджи! — сказала с нескрываемым раздражением Гюлейша. — Врачевание — дело сложное, сразу ничего не узнаешь…
— Ошибаешься, Гюлейша, — возразила женщина. — Никаких следов не осталось. Если бы не руки Рухсары, девочка осталась бы уродом на всю жизнь, и я была бы несчастной до конца своих дней.
Нанагыз было очень приятно, что Рухсару хвалят. Она с признательностью смотрела на Афруз-баджи. Та сказала:
— Слава такой матери, как ты! Ты трудилась, учила дочь. Спасибо тебе, от всей души спасибо!
— Не я учила — государство, — смущенно ответила Нанагыз.
— Все равно — это твоя заслуга. Мать не постарается — дети людьми не станут, все это знают.
— Верно, растить детей нелегко, — согласилась Нанагыз.
Гюлейша, взяв из рук Нанагыз ведро, поставила его под кран, из которого слабой струйкой текла вода.
— Растет девушка, а вместе с ней растет и материнское горе, — вставила она небрежно. — Вот только что опять пришло письмо, и бедная женщина страдает, терзается.
— А что в этом особенного, ай, Гюлейша? — усмехнулась Афруз-баджи. Почему девушка не может получить письмо?
— Ты не так поняла меня, Афруз-баджи. Одно письмо может прийти… Ну два, ну пять, но ведь не целый же мешок?! Говорят, наша почта никогда не видела такого количества писем!
— Сплетни, сплетни! — отмахнулась женщина, — Зря наговаривают. Из зависти! Или мы людей не знаем? Думают: «Почему ты такая красивая? Я тоже хочу быть такой же красивой!..» Глупые головы! Чем им помочь? Что я могу сделать, если ты похожа на черепаху? Завистников много на свете. Сплетничают: почему такая-то часто ходит на базар?.. Дорогая, что ж нам делать, если ты скупая, экономишь на еде?! У нас сплетников много. Ты, мать, не обращай внимания на людскую молву! У красивой девушки всегда завистников в избытке. Приехал товарищ Демиров, так я на днях приду к нему и все это скажу. Скажу ему: вот вы без конца болтаете про свободу женщины. Разве это свобода?.. Столько сплетников кругом! И еще другое кое-что скажу ему…
Гюлейша вызывающе тряхнула головой:
— Значит, свобода для женщины — это когда почта доставляет одной и той же особе океан писем?! Выходит, можно весь земной шар завалить письмами?! А эта история?.. С Абишем…
— Подумаешь, кому какое дело?
— Я тоже так считаю: кому какое дело. Но ведь столько злых языков… Да и я печалюсь вовсе не о Сачлы… Мне жалко вот эту бедную калеку, которая чахнет, как больной цветок, изо дня в день!
Нанагыз не стала дальше слушать, взяла ведро из-под крана и быстро пошла к дому.
Афруз-баджи, попрощавшись с Гюлейшой, вышла из больничного двора.
Гюлейша заторопилась в канцелярию, сняла телефонную трубку и забарабанила по рычагу. Когда Аскер отозвался, женщина набросилась на него:
— Что за безобразие?! Почему долго не отвечаешь? Надо два часа колотить по телефону, прежде чем ты отзовешься. Дорогой мой, телефонная станция — не спальня!.. Работать надо, работать! А ты, когда у тебя есть настроение, отвечаешь, когда нет — молчишь!.. Безобразие!.. Или забыл, что ты совсем недавно был в учреждении товарища Алияра?! Забыл?! Где та бумажка, в которой написано о твоем безнравственном поведении?! Забыл про нее?!
Аскер понял, что Гюлейша видела, как он принес Рухсаре письмо. Он сказал как можно мягче:
— Извините, товарищ Гюльмалиева, ну, что особенного произошло? Конечно, теперь вы стали большим человеком и отворачиваетесь от нас, маленьких… Не то что прежде… Но зачем же топтать нас?
