Нанагыз нетерпеливо поглядывала на письмо.
— Наверное, из дома? — спросила она. — Скучают девочки… Как они там?.. Что кушают?.. Есть ли у них еще деньги?.. Небось пишут: мама, приезжай и Рухсару привези.
— Это не от них, — сухо ответила Рухсара и кинула письмо на подоконник.
— Не от девочек?.. А от кого же? — спросила мать. — Распечатай письмо, Рухсара, прочти… Почему бросила?..
— Оно не стоит внимания, мама.
Нанагыз взяла письмо, долго смотрела на него, вздохнула:
— Значит, от Ризвана?.. — Помолчав, добавила: — Наверное, он раскаялся. Да и как можно осуждать его, дочка?.. Подозрение — плохая вещь…
— Что подозревать-то? Все и так ясно… — Рухсара уныло усмехнулась: Преступление налицо… — Она тронула рукой свои волосы. — Вот оно преступление.
Нанагыз опять вздохнула, рот ее страдальчески искривился, она начала причитать:
— Зачем я отпустила тебя сюда одну?.. Видно, аллах отнял у меня рассудок!.. Надо уезжать, доченька…
— Если тебе надоело здесь, уезжай, мама… От дочери-неудачницы можешь отказаться…
— Постыдись, дочка, постыдись так разговаривать с матерью! — Слезы закапали из глаз Нанагыз. — Молодая ты еще, неразумная. Одно — знаешь, другое — нет. Эх, дочка!..
— Поезжай домой одна, мама… Давай я провожу тебя…
— А ты останешься?.. Какой в этом смысл?.. Я не могу здесь смотреть людям в глаза… Чего только не говорят про тебя… Чего только не болтают… Все шепчутся за нашими спинами… Вот, доченька, что значит попасть людям на язык. Просто беда… Кого ты теперь переубедишь, что это не так? Но ведь есть же на свете справедливость?! Должна быть! — Нанагыз воздела к небу свою единственную руку: — Господь смотрит на нас оттуда, он все видит! За что он карает меня?! За что?! За что, боже, ты пятнаешь нас позором?! От позора надо бежать! От позора надо спасаться!.. Бедняга Ризван!.. Что он мог поделать?.. Мог ли он после всего того, что случилось, ходить среди людей с высоко поднятой головой?! Да будь я на его месте, я бы… Вот этой единственной рукой…
— Ты угрожаешь мне, мама?
— Что скрывать, Рухсара?! Перенести бесчестье очень трудно… Рассказывали, в Шаганах одна мать задушила родную дочь…
— И ты тоже могла бы?.. — Рухсара осеклась, с укором посмотрела на мать, добавила: — Что ж, могу помочь тебе… Могу сама накинуть себе на шею петлю…
— Нет, доченька!.. Нет, детка!.. — Нанагыз порывисто обняла Рухсару. — Я люблю тебя, хочу твоего счастья!.. Скажи, что у тебя на душе?.. Что ты скрываешь от меня? Откройся матери!] Что ты натворила?
— Ничего.
— Но ведь что-то случилось с тобой. Открой мне свое сердце Нехорошо, если дочь скрывает от матери свое горе. Ведь я так страдаю!.. Да разверзнется твоя могила, Халил!.. Нарожал детей, сам спишь спокойно в земле, а мне каково!.. Расскажи мне, доченька, расскажи о своей беде!..
Рухсара обняла мать, зашептала:
— Ничего я не сделала дурного, мама… Успокойся… Конечно, я виновата, но не так, как ты думаешь… Тяжело мне очень, мама!..
Под вечер Гюлейша Гюльмалиева командовала во дворе больницы — шла поливка огорода.
— Эй, девушка, смотри!.. Эти кусты совсем высохли… Пропали бедные помидоры, придется их сорвать зелеными и засолить… А где наш Али-Иса, где этот чемпион болтунов? Неужели я должна делать все сама?!
Санитарка, подставив ведро под кран и ожидая, когда оно наполнится, спросила:
— А картофель поливать, товарищ Гюльмалиева?
— Потом, потом! Полей сначала огурцы! Пусть напьются как следует! Бедные огурчики!
К больничному крану шли женщины с ведрами. Гюлейша покрикивала на них:
— Эй, милые, или вы купаться собрались? Разве не видите, пропадает государственный огород?! Я ведь говорила этому Али-Исе, чтобы не пускал в наш двор посторонних! Ведь сама Москва ведет учет!.. Москва — не шутка!.. Все на бланках отмечается. Каждый день — один бланк. Пишем и пишем. Отчитываемся!..
В этот момент Афруз-баджи и Али-Иса шли по улице.
Они возвращались с базара. У каждого в руках бы, а корзинка с продуктами. Самую тяжелую, конечно, тащил старик.
— Как хорошо, что я встретила тебя, дядюшка Али-Иса! — радовалась Афруз-баджи. — Кесы нет, поэтому отныне ты должен помогать мне.
