— О чем ты толкуешь, сестрица?.. Да будут все наши дела жертвой твоих голубых глазок!
Из темноты, совсем близко, донесся голос запыхавшегося Тарыверди:
— Фу, кое-как объяснил им, втолковал… — говорил он на ходу. — Вот товарищ Меджид приказывает: ликвидируй неграмотность! Легко сказать… Попробуй ликвидируй!.. Какая грамотность может быть с этим бестолковым народом! Один бьет по гвоздю, другой — по подкове.
Новраста быстро отошла от Меджида к деревьям и растворилась в темноте ночи.
— Кто это был с вами, товарищ Меджид? — спросил подозрительно Тарыверди, вглядываясь во тьму, туда, куда только что ушла женщина.
— Никто, тебе показалось, — соврал инструктор.
— Странно, а я подумал… — Он не докончил, сказал про другое: — Да, собрание… Если оно состоится, будет очень хорошо.
— Почему же оно может не состояться? Что случилось, Тарыверди? Ну, говори, не тяни.
— У многих внезапно заболели желудки.
— Что, желудки?.. Какая ерунда! Тогда зови вашего фельдшера, пусть лечит, даст больным лекарство.
— Да разве фельдшер здесь поможет! Даже я не могу справиться с ними. Я знаю их болезни лучше фельдшера. Дядя Намазгулу говорит, что многие начнут задирать хвосты, бузить.
— Когда это он сказал?
— Только что. Я заглянул к нему. Он разостлал на веранде паласы, ковры. Говорит, надо действовать умно. Только, говорит, боюсь, вдруг что случится в моем доме — не хочу отвечать.
— А ты для чего здесь? Где комсомольцы?
— Двое поднялись на эйлаг, один ушел вниз, на равнину. Остается один Лятиф. Он говорить не может, робкий очень.
— Робким не место в комсомоле! — отрубил Меджид. — Робких надо гнать из комсомола!
— Я тоже так считаю, — согласился Тарызерди. — Но его все-таки приняли в комсомол.
Меджид начал не на шутку беспокоиться: "Это Эзгилли хуже той дыры Агачгаинлы. Если у меня и в этот раз здесь ничего не выйдет с колхозом — я опозорен перед районным активом. Деревня, как упрямая ослица, уперлась, стоит на одном месте, не хочет идти в колхоз. А виной всему тесть этого батрака, матерый волчище, кулак!.."
— Ай, братец Меджид!.. — пропела с веранды Новраста. — Пожалуй в дом, перекуси! Хоть немного поешь, ты ведь голоден. Тарыверди отозвался из темноты на голос жены:
— Сейчас, сейчас придем, подожди!
Подумал: "Вот действительно, как в поговорке: бедная коза о жизни своей печется, а мясник — о мясе ее… У меня от страха поджилки трясутся — сошло бы все хорошо, не было бы скандала, а она заладила: иди перекуси!.."
Новраста была настойчива, все звала:
— Иди же, ай, братец Меджид! Перекусить надо. Ведь ты был целый день в дороге — изголодался.
— Идем, идем, ай, гыз! Отвяжись! — рявкнул Тарыверди. — Чего пристала как смола.
Меджид, сложив руки рупором у рта, прокричал:
— Эй, люди, быстрее!.. Торопитесь!.. Все на собрание!.. Живей!.. Ждем вас, ждем!..
Крестьяне постепенно сходились к дому Намазгулу-киши. Победили человеческая натура и любопытство.
"Ага, Мамед идет, — думал Ахмед, — пойду и я…" А Мамед вышел из дому, увидев, что идет Самед: "Интересно, о чем они будут там говорить?.. Надо тоже пойти…"
Дом Намазгулу-киши, с длинной просторной верандой, стоял посреди огромного двора, в одном конце которого рос исполинский дуб, в другом — развесистая береза. Вдоль изгороди росли яблоневые, грушевые деревья, алыча, мушмула. Ни на одном из них плоды еще не созрели. Да это и не нужно было хозяевам: в лесах вокруг деревни было много фруктовых деревьев. Тридцать лет назад на месте этого двора тоже был лес. Намазгулу-киши, строя дом, выкорчевал деревья, оставив несколько от каждой породы: так, для себя, для красоты. Во многих дворах вообще не росло ни одного дерева, когда-то все были срублены. "Зачем нам деревья? — рассуждали люди. — Только солнце будут заслонять!" — В окрестных лесах тени было достаточно, она не была здесь в цене.
Двор и веранда Намазгулу-киши заполнились сельчанами. Дети, подростки залезли на деревья. Взрослые сердились на них, но ребята не обращали внимания на их окрики и воркотню; маленький народ прятался в ветвях деревьев, рассаживался на толстых сучьях, поглядывал вниз, ждал, что будет дальше. Крестьяне переговаривались:
