— Мне приходится гораздо труднее, чем тебе, — возражает Ясанек. — Ты понятия не имеешь, что такое современная театральная техника.
— Ты намекаешь на то, что вчера во время спектакля у вас погасли все лампы?
— И на это, — вздыхает Ясанек, довольный тем, что ни один из наших хитроумных механизмов не может заставить его покраснеть, — Вам это не страшно. Вы можете играть и при свечах. Для всего представления вам достаточно пальцев и рта одного кукольника. А мы без проводов, реостатов, магнитофонов и репродукторов и ударить не смогли бы.
— Не так уж много ударов вы раздаете и когда все ваши механизмы действуют исправно, — смеется индийская кукла.
Ясанек чешет деревянный затылок:
— Мы должны воспитывать молодежь, дружок, мы являемся, так сказать, элементом воспитания. Грубость, жестокость, вульгарность у нас…
— Я знаю, — ухмыляется индийский коллега. — Смех как таковой вас не удовлетворяет. И одной радости от того, что маленький в конце концов всегда побеждает большого, даже если тот сидит на нем, для вас недостаточно.
— Я не возражаю против того, чтобы ты играл в таких пьесах, — отвечает Ясанек. — Не думай, что у нас не любят таких героев, одного из них зовут Швейк. Но ты и Швейк в особом положении — вы классика.
— Хватит, — вмешивается в разговор прима-балерина Илона, немного плоская и строгая в частной жизни, — Я больше не могу это слушать! Ясанек, ты должен смелее пропагандировать наш театр перед индийскими коллегами. Он моложе? Моложе! Лучше представляет прогрессивные силы? Да! Завидуют нам наши индийские друзья? Завидуют! И сами уверяют, что готовы заимствовать наш опыт. У нас был такой же классический кукольный театр — вы слышали недавно доклад нашего руководителя об этом, — а где он сейчас? Ясно: не выдержал конкуренции кино! Нам пришлось искусственно воскрешать его, оснащать сложной современной техникой, чтобы и в этом отношении удовлетворить возросшую требовательность публики. А как обстоит дело с индийским кукольным театром? До чего он докатился со всеми своими якобы непревзойденными драками и клоунадой? Умирает, тоже побежден во всех соревнованиях. Чтобы показать нам его, в Бомбее пришлось разыскать актера откуда-то из Раджастана. Наши индийские друзья сделали правильный вывод, что надо помочь возрождению классического театра, пока он не исчез окончательно. И потому хотят учиться у нас, чехов. А ты ругаешь нашу работу!
— Да нет же, — искренне возражает Ясанек. — Я знаю, в чем наши заслуги и, честное слово, очень ценю их. Но разве надо заимствовать опыт только односторонне? Мне понравилось у индийцев, что они, если понадобится, могут играть и без электричества. И то, что иной раз можно влепить пощечину и не чувствовать при этом себя позорно несознательным. И, наконец, в театре нужны такие элементарные вещи, как бурное веселье, темп, темперамент, ссоры, крик и хорошая драка. Что я могу иметь против техники, которая поит и кормит меня? Или против гуманности, нравственности и гигиены? Все мы жаждем создавать искусство, которое служит доброму делу, полезно для общества. Но следует ли при этом забывать о специях, которыми любое искусство легче переваривается, становится вкуснее? Об изюминке театра?
ЛИТЕРАТУРНЫЙ
УРАГАННЫЙ ОГОНЬ
Мы на обеде у писателя. Мульк Радж Ананд написал много книг, девять из них издано и у нас, его переводят больше всех современных писателей Индии. Некоторые из его коллег завидуют ему и всячески на него клевещут. У нас нечто подобное было бы невозможно, не правда ли?
Мульк делает вид, что не обращает на это внимания. Он непрерывно в движении, несмотря на свои пятьдесят три года, чрезвычайно непоседлив и инициативен. Он невысок, лицо у него приятное, умное, глаза быстрые. Его хватает на массу дел одновременно: он ездит на конгрессы, занимается политикой, сам редактирует хороший журнал «Март», пишет очерки об изобразительном искусстве и, конечно, романы, причем все второпях, так же взахлеб говорит, при этом язык у него немного заплетается, словно не поспевает за таким темпом.
Живет он где-то за городом, но в Бомбее у него есть постоянная квартира — издатель сдает ему несколько комнат в своей старомодной вилле. Мы сидим и комнате, полной книг, картин, бронзовых статуэток, под высоким бревенчатым потолком кружатся большие лопасти вентилятора. Мульк вытянул босые ноги на кушетке, он в белых узких штанах, поверх рубашки желтая жилетка с большим количеством карманов. Это костюм его родного Пенджаба. Я жалуюсь на жару и говорю, что завидую его легкой одежде. Он что-то шепчет секретарше, та на минутку скрывается и шкафу и появляется с точной копией одежды своего шефа. Все протесты оказываются тщетными, мне приходится удалиться в соседнее помещение и немедленно облачиться в местное одеяние.
