из самого изысканного. Лиза тут же спалила бы обе свои блузки.
(Г:4, Ф:1, М:5)
«Вам тоже ужасно жарко? Я бы сорвала с себя всю одежду. Одну часть я уже отложила в сторону. Остальное бы я тоже сняла, но фотограф мне не разрешает. Вы понимаете почему? Я – нет».
Может, он еще хочет быстренько сделать несколько снимков.
(Г:4, Ф:3, М:1)
«Призрачны мечты, как пена волн. Мечты приносят нам иллюзий челн. Светлая мечта, блаженства полнота. Мария в счастье расцветает, свои воспоминанья возвращает».
Неизвестный поэт, ок. 1850 г.
Недавно Ханс В. из Клагенфурта в письме отбивался от драматической гастрономизации языка. Он призывал: «Пожалуйста, избавьте читателей австрийской газеты от нестерпимого для местного слуха слова «лакомый».
Нам нетрудно это сделать прямо сейчас, и мы говорим: а может быть, господину В. следовало бы перестать читать ушами. Однако в этом много правды. В то время как, например, «супер» (по-немецки «цсуупаа») казалось австрийским губам благоприятно крутым и обрывистым, поскольку его удобно вышвырнуть как «сува», то «лакомый» так и звучит как «лакомый» хоть в Ослипе[51], хоть в Лустенау[52]. Оно звучит глубоко по-немецки. А наше почитание соседа кончается в Азии, где Германия как раз только что забила такой гол, какого заслуживала бы Австрия, если бы мир, наконец, признал, что у нас лучшие остроты, потому что в них мы высмеиваем сами себя. (Хотя в большинстве случаев и невольно.)
Если еда нам нравится, то мы говорим: «Вкусно». Если очень нравится, мы говорим: «Очень вкусно». А «лакомое» мы оставляем тем, кто так же основательно вылизывает тарелку, как и использует все свои голевые «шангсы» вместо «шансов».
Лучше по еще одной порции для всех.
Недавно мы в кругу друзей разволновались из-за одного слова. Все началось с безобидного возражения и привело к коллективному возмущению, которое переросло в негодующий протест.
Слово было – «дармовщинка».
– Вечно эти немецкие выражения! – проворчал один. (С этого все началось.)
– Дармовщинка? Чудовищно! Это еще более по-немецки, чем по-немецки, да так даже сами немцы не говорят.
– Но у нас его печатают на каждом втором рекламном проспекте. Противно!
– Это хватательное движение: что-то сцапать, у кого-то что-то выхватить из-под носа. Сплошная алчность! Да, каждый только и старается опередить и обвести другого. На всех уже не хватает, хорошее дорого, вот и выбросили на рынок «дармовщинку».
– Вот вам дешевый кусок, хватайте, ругайтесь за него! – Но если мы хотим сделать это милым, мы превращаем кусок в «кусочек»: делайте ваш хватательный рывок!
– Это очень стыдно!
– Да, позор!
– Стыдно, стыдно! (…)
Люди за соседним столом удивлялись нам. Должно быть, они думали, что параллельно расширению Евросоюза на восток уже начался австрокоммунизм. А мы вели свое: «Дармовщинка, дармовщинка», тьфу!
Лучше налейте всем еще по одной!
Недавно мы наблюдали одного мужчину за таким занятием: при сорока градусах в метро он несколько минут пялился на грудь сидящей рядом молодой женщины с расстояния сантиметров в тридцать. Это была не самая приятная сцена. (Для нас.)
Мужчина из хорошего офиса был в белой рубашке, открывающей вид на его подмышки, исполнял долг ношения галстука – возможно, самостоятельно на себя возложенный – и был аккуратно подстрижен. Серебристо-серый «дипломат» для бумаг симметрично лежал на его целомудренно сжатых коленях. Голову он держал скромно склоненной вперед. Но глаза похотливо косились в сторону, пока не добрались до края легкомысленного выреза, где, утратив самоконтроль, забрались под майку. Там они и остались. От возбуждения рот мужчины приоткрылся, и нашим взглядам предстал кончик его языка.
Чтобы справиться с визуальным переживанием, ему приходилось громко пыхтеть. Именно это его и выдало. Молодая женщина рывком повернулась вбок, заметила, что происходит, и воскликнула так, что слышно было всем сидящим вокруг: «Да хорошо ли вам?» До этой минуты было очень хорошо. Теперь больше нет.
В каждом живом существе есть что-то милое. Комар, например, держит нас летними ночами в бодром состоянии и добивается того, чтобы мы хлестали себя по щекам, а это помогает нам прийти в чувство. Не укус комара доводит нас до безумия, а его роковая акустическая прелюдия. Когда это пронзительное гудение смолкает, мы знаем, что он снова взялся за дело.
