Русско-польские отношения и политическое развитие Восточной Европы во второй половине XVI – начале XVII вв. - страница 83
Особое место занял на переговорах вопрос о смене религии московским кандидатом. Представители польской историографии XIX в. полагали, что разногласия, выявившиеся при обсуждении этого вопроса, оказали решающее влияние на судьбу московской кандидатуры. Так, М. Бобжиньский писал: «народ, который только что возвратился к католичеству и религиозной ревностью старался загладить временное отступничество, не хотел уже теперь посадить на свой трон исповедника православной церкви, а Федор не мог отступить от этой церкви, и об это препятствие разбилось все дело»[660]. Однако последующие буржуазные польские исследователи не решились повторить этой оценки. И это не случайно — анализ имеющихся источников показывает, что реальная позиция различных группировок шляхты была совершенно иной, чем это представлялось М. Бобжиньскому.
Правда, уже во время пребывания весной 1587 г. на Литве Е. Ржевского и 3. Свиязева ряд лиц, беседовавших с посланниками, поставил перед ними вопрос о необходимости для царя переменить веру[661], но при этом подчеркивалось, что шляхта Великого княжества не заинтересована в выполнении этого требования и что речь идет лишь об успокоении претензий поляков, у которых «во обычее обирать государя такова, хто б был Римские веры». Для позиции, занятой литовскими феодалами, еще более характерны предпринятые ими уже во время элекции поиски компромисса, который позволил бы царю вступить на польский трон, не меняя веры.
Один из таких проектов, переданных «великим» послам посланцем литовской рады Б. Огинским, состоял в том, чтобы убедить «духовный чин» согласиться на выбор царя при условии, что русское духовенство согласится внести в свой символ веры «filioque» («исповедати б духа святого от отца и от сына»[662]), а в остальном все останется по-старому (т. е. русская церковь будет независима от папы и т. д.). Другой проект литовской рады, переданный через писаря А. Иванова, заключался в том, что русский царь должен был подтвердить все права и привилегии католической церкви, сохранить в неприкосновенности ее связь с Ватиканом и обещать провести между католиками и православными диспут о вере. Разъясняя последнее предложение, А. Иванов говорил: «В том порухи никоторые в вере государю вашему не будет, потому как разговоры на обе стороны о вере будут, и государь ваш толды молыт — говорили люди мои греческого закону с римскими людьми о вере да не соидетца мне быти в римской вере». А если царь захочет, — разъяснял далее посланец, — «и он то волен говорити, чтобы все люди были в греческой вере, только б нынеча обиранье государя вашего за тем не стало»[663]. Высказывания литовского посланца ясно показывают, что вопрос о вере будущего монарха литовских политиков вовсе не интересовал и они лишь пытались как-то его уладить, чтобы не нанести ущерба тем чисто политическим планам, которые были связаны с выбором московского кандидата.
Пути решения, предложенные литовской радой, при этом практически совпали с той позицией, которую занимало в этом вопросе само русское правительство. Эти сведения, извлеченные из русских посольских книг, вполне совпадают с сообщениями виленского епископа Ю. Радзивилла, который с большим огорчением сообщал нунцию, что литовская шляхта не придает никакого значения православному вероисповеданию царя, так как, по ее мнению, «греческая вера Московита не очень далека от католической», отличаясь от нее лишь «отдельными церковными церемониями, изображениями и тому подобными вещами»[664]. Такое отношение в сущности не может вызывать удивления, если учесть, что основная масса литовской шляхты и магнатерии в 80-х годах XVI в. держалась либо православия, либо протестантизма разных толков.
Более сложным было положение в Короне, где позиции католического вероисповедания и католического клира были гораздо сильнее, чем в Великом княжестве. Не случайно, здесь группа опытных политиков, как показано выше, серьезно рассчитывала на то, что православное вероисповедание царя приведет к провалу его кандидатуры. Ряд коронных сенаторов и шляхтичей, отвергая кандидатуру Федора, указывали на то, что он схизматик. Однако это были преимущественно люди из лагеря Я. Замойского
