[413]; «и паки пустиша; и оттуду приидоша с миромъ къ Киеву и смирившеся съ Мьстиславомъ и с Володимеромъ и с Даниломъ»[414].
Исследователи давно заметили текстуальную близость летописных рассказов о штурме Чернигова весной 1235 г. Даниилом Романовичем с союзным Владимиром Рюриковичем и осенью 1239 г. «тяжкой силой» монгольской. И камни кидали «полтора перестрела», и поднять их могли только «4 мужи», и Мстислав Глебович организовывал контратаку, но был побежден и мирился. Расчленить оба рассказа очень затруднительно, они переплелись и слишком похожи в подробностях. Однако известно, что в 1235 г. союзники Чернигова не взяли, но вынуждены были мириться и отступили; а в 1239 г. монголы наголову разбили Мстислава Глебовича, а город сожгли и разграбили.
Так как после известия о захвате Чернигова в летописи киевским князем вновь обозначен Михаил Всеволодович, то ни о каком «замирении» Мстислава, Владимира и Даниила в Киеве вместе с епископом, отпущенным из Глухова, речи идти не может. С другой стороны, сохранение жизни черниговскому епископу Перфирию[415], да еще и отмеченное летописью с топографической точностью (отпущен из Глухова), должно свидетельствовать о неких дополнительных мотивах, кроме элементарного милосердия. Возможно, в этих действиях отразилась дипломатическая подготовка, предварявшая нападение на Киев, или какие-то иные переговоры, которые пытались завести монголы с Михаилом Всеволодовичем.
Чернигово-галицко-киевский князь, судя по всему, никак не собирался реагировать на провокации Батыя, которого, вероятно, рассматривал как очередного кочевого вожака. Более важным казалось поддержание того статуса, который был завоеван Михаилом лишь полтора года назад. Любой военный поход после изнурительной войны с Романовичами требовал предельного напряжения сил и тотальной мобилизации. Причем даже если армию удалось бы собрать, то, отойдя от Киева, Михаил оказался бы перед совершенной очевидной угрозой потери этого города, который немедленно мог захватить кто-то из Ростиславичей или волынцев, как позднее и произошло. Приходилось жертвовать родными волостями в обмен на общерусский статус.
Справедливости ради следует сказать, что со времен Олега «Гориславича», провоевавшего пол-Европы, такое поведение в среде Ольговичей не было характерным. Скорее наоборот, этот род на вызов отвечал немедленно и непропорционально, с энергией и решительностью. Так и поступил Мстислав Глебович, о котором даже неизвестно, каким уделом он владел в Черниговских землях[416]. Вероятно, очень небольшим. Однако он и в 1235 г. спас черниговцев, вступив в лживые переговоры с незадачливым Даниилом Галицким, вскоре затем разгромленным, и в 1239 г. бросился на выручку стольного града своей земли. Вероятно, он попытался снять осаду с Чернигова и во время штурма города ударил нападавшим во фланг. Хотя летопись говорит, что Мстислав собрал «вси вои свои», но, надо полагать, полк его был очень малочисленным. Это была атака отчаяния, за честь и славу «Ольгова племени», никогда не склонявшего голову перед захватчиками. Мстислав поднял на бой жителей своей волости (воев) и вместе со своей дружиной бросил в кровавую мясорубку против превосходящих монгольских сил. Хотя о гибели Мстислава Глебовича в источниках ничего не сказано, но её можно предположить исходя из того, что его имя в летописи более не упоминается. Сражение было проиграно, город пал и был сожжен. Можно сказать, что для него, как и для Переяславля, интенсивный период истории завершился. Возрождать Чернигов более никто не стал, и он постепенно опустился до статуса мелкого провинциального центра. Судя по археологическим раскопкам, в некоторых районах древнего города жизнь в XIV–XV вв. совершенно прекратилась, а по наблюдениям Б. А. Рыбакова, в прежних границах город смог восстановиться только к XVIII в.[417] После отхода волны монгольского нашествия заселяться жителями и возвышаться стали другие центры (например, Брянск). Разоренные же и оскверненные Батыем города (Козельск, Чернигов) отступили в тень и остались достоянием преимущественно древнерусской истории.
