– Не знаю, смогу ли я стать хорошей женой, – сказала она.
– А я не знаю никого, кто был бы так уж хорош в этом качестве.
Супруга П., подумала Кейт и сняла с юбки последнюю розовую пушинку, а потом выпустила ее в окно, в холодную ночь.
Мэгги Куинн и Большой Майк, возможно, видели, как Патрик парковал машину перед домом и поднимал на ней крышу. Они, возможно, видели даже, как Патрик и Кейт вошли в дом и поднялись по лестнице – но за дверь так и не выглянули. Они почти наверняка слышали, как Патрик – скорее всего, на нервной почве – уронил на лестничной площадке ключи Кейт, а потом с непривычки долго ими звякал, отпирая дверь квартиры. Впрочем, все это не имело никакого значения. В тот миг Патрику и Кейт казалось, что весь мир, кроме них самих, погружен в сон.
– Не включай свет, – сказала Кейт, и Патрик не стал.
А она взяла его за руку и повела за собой в спальню – мимо рабочего стола, на котором лежал аккуратно свернутый раскрой костюма от Шанель, уже успевший покрыться пылью, мимо маленькой кухни, битком забитой коробками с одеждой, когда-то подаренными ею Мэгги, этими многочисленными «гробиками», поставленными один на другой и расположенными в алфавитном порядке, среди которых таилась тень Первой леди. Узкая односпальная кровать Кейт была придвинута к подоконнику. На полу валялся купальный халат, в темноте похожий на лужу. Шторы на окнах были не задернуты, и на вошедших равнодушно смотрела луна. А вместо звезд в окна заглядывали любопытные уличные фонари. Точно раскаленные добела вуайеристы, они продолжали настырно светить и сквозь задернутые кружевные занавески, на изготовление которых у Кейт ушло почти целое лето.
Сперва она сняла пальто.
Потом шляпку.
Сбросила одну туфлю.
Затем вторую.
Вот я и нарушила еще одно правило, думала Кейт, расстегивая пуговки на платье и позволяя ему соскользнуть на пол. Патрик слегка погладил ее по щеке – словно случайно задел ладонью. Глаза его сияли той голубизной, которой всегда очень опасаются моряки, – такой небесный цвет внушает покой и заставляет забыть, что в его глубине может таиться опасность. Такая голубизна делает людей беспечными. Губы Патрика прижались к ее губам – и она снова почувствовала, как душу охватывает пожар. Она даже удивилась.
И аккуратно спустила один чулок, затем второй.
Каждый его поцелуй был словно вопрос: чего они, собственно, медлят? Наконец Патрик прямо спросил:
– Кейт, а ты уверена, что хочешь этого?
Нет, конечно. Она совсем не была в этом уверена. И Патрик это прекрасно понимал. Он поднял с пола купальный халат Кейт и так ловко завернул ее в него, словно всю жизнь только этим и занимался.
– Сядь, – ласково сказал он, хотя голос его слегка дрогнул, и натянул ей на ноги толстые хлопчатобумажные носки, лежавшие на комоде.
– Тебе нужно хотя бы немного поспать.
– Извини…
– Тебе совершенно не за что извиняться.
Патрик откинул одеяло, и она скользнула в постель, чувствуя себя бесконечно усталой. До этого она как-то не замечала усталости. Она бормотала привычную вечернюю молитву, и ей казалось, что Патрик совсем ее не слушает, но, стоило ей закончить, как он сказал:
– Аминь. – Оказывается, и он молился вместе с нею. – Я, пожалуй, лучше пойду.
– Нет! – выпалила Кейт и подвинулась, освобождая место рядом с собой. Впрочем, кровать была такой узкой, что места для него было явно маловато.
– Ты можешь просто обнять меня и полежать рядом? – спросила она.
– Могу.
Патрик лег прямо поверх одеяла: он боялся сокрушить ее, боялся даже дышать. Кейт закрыла глаза. Он обнял ее так нежно, словно она была крошкой, а он – великаном, который все еще надеялся, что их история завершится словами «и с тех пор они всегда жили счастливо» – или же, возможно, не завершится вообще никогда. Он целовал ей руки, так легко прикасаясь к ним губами, словно ее натруженные кисти были сделаны из тонкого фарфора. А потом Кейт вдруг уснула, и ей уже начал сниться какой-то сон, и тогда Патрик осторожно встал и быстро-быстро ушел. И двигался очень осторожно, чтобы ее не разбудить. И, закрыв за собой дверь, проверил, защелкнулся ли замок.
