Не всякий народ или страна имеет свою историософию, даже когда превосходят нас в уровне и качестве жизни. Склонность к ней обнаруживали лишь те из них, кто, обладая собственным видением мировой истории, призваны были играть в ней поворотную роль. Россия из их числа. Но слышим ли мы сегодня, что она хотела сказать миру, сознаем ли, в чем видела свое мировое призвание? Рассуждая о России в понятиях западной учености — экономической, социологической, политологической, более приспособленной для анализа обществ западноевропейского типа, не заглушаем ли мы тем самым ее собственный голос, не хороним ли только ей свойственный взгляд на мир и себя? Одним лишь европейским умом Россию действительно не понять. И то, что она — в лице своих пророков и мыслителей — предпочитала говорить о себе на религиозном и философском языке, тоже не случайно: чувство собственной исторической признанности и уникальности трудно передать в терминах западной науки. Можно пренебречь им, но договоримся ли мы тогда о том, что называть Россией?
Во всяком случае, Россия — не просто часть суши, окруженная со всех сторон "лимитрофом", не имя этноса, не территориально-административная единица в составе империи или союзного государства. Она — особое цивилизационно-культурное образование (здесь я согласен Цымбурским) со своей логикой и ритмикой развития. Этим я вовсе не отделяю ее от Европы и западного мира. Россия — европейская страна, хотя и в несколько ином смысле, чем страны западноевропейского региона. Их роднит прежде всего общность происхождения, пусть и расходящегося во времени: Европа — раньше, Россия — позже. У них общие предки — Рим и Иерусалим, впервые привнесшие в историю сознание ее всемирности и общечеловеческого единства. Именно здесь родилась идея единого человечества, которую Рим пытался реализовать политическими средствами, а христианство духовными. Впоследствии созданное ими политическое и духовное пространство распалось по разным основаниям и в силу многих причин, но несомненно и то, что эта идея продолжала жить в культурной памяти и Европы, и России: обе пытались ее реализовать в своей истории, хотя и по-разному, расходясь между собой, а в чем-то и дополняя друг друга. Здесь исток и их раздельности, и их неразрывности.
Представление о том, что славянство — иной культурно-исторический тип по сравнению с греческим, еврейским или римским (Данилевский), опять же, на мой взгляд переводит проблему в чисто этнографическую плоскость, не учитывает общности духовных истоков России и Европы при всем различии последних. Это представление — продукт запоздалого русского национализма, сложившегося под влиянием западного и в противовес ему. Вл. Соловьев считал его "вырождением" славянофильства, отнюдь не отрицавшего духовную близость между Россией и Европой. Несходство путей Запада и России в рамках общеевропейской истории во многом объясняется их разным пониманием смысла и значения того урока, который Рим преподал миру, самой сути "римской идеи". Они по-разному ответили на вопрос, с которого, собственно, начинались и средние века, и Новое время — "почему погиб Рим?" Даже отцы-основатели США задавались тем же вопросом. Но ответ, данный Западом, отличался от того, который Россия посчитала более правильным. "Русская идея" не отвергла "римскую", а давала иную, отличную от западной, интерпретацию.
Теоретики западного либерализма, конституционного строя и демократии видели причину гибели Рима в его измене своим республиканским идеалам, что привело в конечном счете к тирании и личной диктатуре, к уничтожению гражданских прав и свобод. Они искали политического противоядия подобного перерождения, стремясь навечно утвердить ценности и институты демократического строя. Хотя путь Западной Европы к демократии не был простым и скорым (вся история, вплоть до нашего века, сопровождалась восстановлением и распадом тех или иных подобий Римской империи), в целом знаменовал собой ее возвращение к провозглашенным когда-то Римом принципам гражданского общества и правового государства. Правовой порядок и ее искомый Западом, принцип мироустройства и общечеловеческого согласия.
