Вся эта нравственно и политически разнородная мозаика отразилась и на принципах, что формулировал император при разработке своих планов построения общеевропейского дома. На самом деле Александру I были вовсе не чужды идеи министра иностранных дел Англии Каслри, канцлера Меттерниха или Талейрана. Все эти политики много рассуждали о «политическом равновесии сил», а это предусматривало, между прочим, и необходимость жертвовать ради равновесия на европейской шахматной доске некоторыми пешками, то есть интересами малых государств. Однако русский царь иначе расставлял акценты, добавляя в этот прагматичный, но пресный политический рецепт такую острую специю, как мораль. Других «кулинаров» это очень раздражало, но Александр I продолжал настаивать на преимуществах именно русской кухни.
Идея привлечения нравственных принципов в политику, никогда не отличавшуюся большой чистоплотностью, также не является русским изобретением. Об этом писали еще немцы Кант, Фихте, Гердер, но в практической области и здесь русский царь как реально действующий политик оказался первым в Европе.
Поскольку мораль и Библия стали для Александра I к тому моменту единым целым, то вполне естественно, что политика в его толковании приобрела очевидный религиозный оттенок. Любопытно, что в этом начинании русского царя страстно поддержал еще во время работы Венского конгресса один из основоположников утопического социализма – Сен-Симон. В записке, направленной участникам конгресса, он с одобрением отзывался о позиции Александра I, точно так же как и он, уповая на то, что именно христианство, основанное на братстве людей, поможет Европе гармонично и без потрясений решать в будущем свои сложные проблемы и двигаться по пути прогресса.
И царь-самодержец, и граф-социалист ошиблись. Причем крупно.
Священный союз – самый странный международный трактат XIX века
О Священном союзе, созданном по инициативе Александра I, в России и других европейских странах знают многие. Достаточно хорошо известна и окончательная оценка, выставленная этому союзу историей. Разговоры о его реакционной сущности традиционны. В этом были едины и капиталисты и социалисты, поскольку союз, верно служа монархическим интересам, сделал, кажется, все возможное, чтобы затормозить в Европе революционный процесс.
Вместе с тем сегодня редко встретишь человека (кроме, разумеется, историков), который бы читал этот своеобразный труд. А без этого трудно понять, почему высоконравственные христианские постулаты, положенные в основу этого трактата, оказались бесполезными или даже вредными в европейской политике того времени.
Уже сама преамбула трактата свидетельствует о том, что документ имеет отношение больше к богословию, нежели к международному праву:
Во имя Пресвятой и Нераздельной Троицы, их величества… восчувствовав внутреннее убеждение в том, сколь необходимо предлежащий державам образ взаимных отношений подчинить высоким истинам, внушаемым законом Бога Спасителя, объявляют торжественно, что предмет настоящего акта есть открыть перед лицом вселенной их непоколебимую решимость… руководствоваться… заповедями сей святой веры, заповедями любви, правды и мира…
И так далее в том же роде. Все пункты международного документа, который, по замыслу русского царя, должен был обеспечить стабильность в Европе, выдержаны в той же стилистике и не предусматривают никаких правовых механизмов выполнения обязательств.
Основной первый пункт акта гласил, что договаривающиеся монархи России, Пруссии и Австрии:
…соответственно словам священных писаний… пребудут соединены узами действительного и неразрывного братства, и, почитая себя как бы единоземцами, они во всяком случае и во всяком месте станут подавать друг другу пособие, подкрепление и помощь; в отношении же к подданным и войскам своим они как отцы семейств будут управлять ими в том же духе братства.
Уже здесь первоначальную идею царя при редактуре принципиально исказил Меттерних. В русской редакции речь шла о «подданных трех договаривающихся сторон», а вовсе не о трех монархах. Австрию не устроило, что подданные признавались в правовом отношении фактически равными своим государям. Александр I уступил нажиму, хотя документ стал таким образом «священным договором» не между европейскими народами, а между европейскими монархами. Библейские рассуждения о нравственности остались прежними, но суть документа коренным образом изменилась.
