Существует мнение, что войны 1853–1856 годов и 1876–1877 годов были делом прихоти. Русские будто бы взяли да и пошли бить бедного турку. Так толковать мировые события невозможно… Люди с узкими воззрениями смеются, что у нас есть интересы в Сирии, и в Малой Азии, и в Афганистане, и в Индии, и в Китае. Но почему же не кажется им странным поведение англичан, которые свои интересы отыскивают и преследуют и в Южной Африке, и на разных островах Австралии, и в Бирме, хотя никакого отношения эти места собственно к границам Великобритании не имеют. Между тем, не держа в руках прямо или косвенно Дарданелл, мы всю южную границу России оставляем беззащитною от внезапного нападения.
Подготовка России к войне с турками воспринималась Западной Европой крайне отрицательно. Поддержать Россию согласился только шведский король, да и то на определенных условиях: он, в свою очередь, хотел получить поддержку царя в борьбе с оппозицией в норвежском парламенте. Петербург на подобный обмен любезностями не пошел. Позиции России в Норвегии представлялись достаточно прочными, и что-либо менять там было не в русских интересах.
В апреле 1828 года Николай подписал Манифест об объявлении войны Турции, а к лету 1829 года русская армия добилась наконец благоприятного для себя перелома и на Кавказском, и на Балканском фронтах, что вызвало, как и следовало ожидать, негативную реакцию «союзников», обеспокоенных успехами России. Раздражение в главных европейских столицах оказалось тем более острым, что Николай I в нарушение данного ранее им же обязательства объявил о блокировании Дарданелл русской эскадрой.
Развязка войны наступила в августе, когда турки без боя сдали Адрианополь, а русские силы вплотную подошли к Константинополю – городу, о котором в свое время так мечтала Екатерина II, а затем многие поколения славянофилов.
О том, какие пламенные страсти возбуждала в славянофильских головах эта давняя мечта, свидетельствует хотя бы следующая цитата из книги «Россия и Европа» (1871) одного из главных идеологов течения Николая Данилевского:
…Для всякого славянина: русского, чеха, серба, хорвата, словенца, словака, булгара (желал бы прибавить и поляка) – после Бога и Его святой Церкви – идея славянства должна быть высшею идеею, выше науки, выше свободы, выше просвещения, выше всякого земного блага, ибо ни одно из них для него недостижимо без ее осуществления…
Любопытно, что сторонники идеи славянства выстраивали свою аргументацию среди прочего даже на примерах из американской политической жизни. Тот же Данилевский пишет:
Америка считает между своими великими людьми одного человека, который не освободил ее от чужеземного ига (как Вашингтон), не содействовал к утверждению ее гражданской и политической свободы (как Франклин, Адамс, Джефферсон), не освободил негров (как Линкольн), а произнес только с высоты президентского кресла, что Америка принадлежит американцам, что всякое вмешательство иностранцев в американские дела сочтут Соединенные Штаты за оскорбление. Это простое и незамысловатое учение носит славное имя учения Монро и составляет верховный принцип внешней политики Соединенных Штатов. Подобное учение должно бы быть и славянским лозунгом…
Не исключено, что соблазн попытаться воплотить в жизнь мечту славянофилов посещал и Николая I, однако документальных свидетельств этому нет. Напротив, русская дипломатия стремилась закончить войну скорейшим миром, хотя, конечно, и на выгодных для России условиях. Взятие Константинополя предусматривалось только в одном случае: если бы Турция не пожелала искать компромисса.
«Мы не хотим Константинополя. Это было бы самым опасным завоеванием, которое мы могли бы сделать», – заявил в этот период российский министр иностранных дел Карл Нессельроде.
Эта же мысль отражена в решении Особого комитета по восточным делам, созданного в ходе переговоров с турками:
Комитет единодушно признал: что выгоды от сохранения Оттоманской империи в Европе весомее причиняемых ею неудобств; что ее падение поэтому противоречило бы истинным интересам России; что, следовательно, было бы благоразумно постараться предотвратить его, воспользовавшись любыми еще могущими представиться возможностями для заключения почетного мира.
