Попытки сначала Александра I, а затем и Николая I, используя своих европейских партнеров, как-то урезонить турок и остановить геноцид, закончились провалом, поскольку главной целью большинства европейских держав было тогда не столько спасение греков от уничтожения, сколько обеспечение своего влияния в будущей независимой Греции.
Ситуация складывалась нелепая и трагическая. В то время как турок душил грека, англичане, французы, австрийцы, а иногда, по правде сказать, и русские занимались тем, что хватали за руки не убийцу, а друг друга.
О совместных действиях сумели договориться лишь однажды. После того как турки в очередной раз отказались проявить сдержанность, совместная русско-французско-английская эскадра предприняла активные действия, и 8 (20) октября 1827 года в Наваринской бухте разгромила турецкий флот, который должен был высадить в Греции новые подразделения карателей.
Впрочем, очень скоро оказалось, что итоги Наваринского сражения Западную Европу не столько обрадовали, сколько огорчили.
Сколько греков удалось спасти в результате совместной операции, подсчитывать не стали, зато занялись подсчетом тех преимуществ, что может потенциально извлечь из новой ситуации Россия. Австрийский император Франц I тут же объявил английского адмирала Эдварда Кодрингтона (именно он, как старший по званию, командовал союзниками в Наваринском бою) убийцей. В Англии, где в этот момент произошла очередная правительственная перетряска, адмирала от нападок австрийцев защищать не стали. Напротив, и там раздавались голоса, требующие привлечь адмирала к ответственности. Наваринское сражение в Англии называли в лучшем случае «досадной случайностью», а король Георг IV, открывая работу парламента, и вовсе говорил о проведенной военной операции как о крайне «неприятном событии».
Единственным из европейских монархов, кто продемонстрировал тогда принципиальность, оказался Николай, направивший попавшему в опалу адмиралу теплое поздравление и награду – орден Святого Георгия. «Русский флот гордится, что заслужил под Наварином ваше одобрение», – писал он.
Амплитуда колебаний маятника английской политики в отношении Турции и Греции была тогда на редкость широкой. Неизменно стабильным оставался лишь интерес британской короны к Восточному вопросу, а вот все остальное (моральные принципы, в частности) являлось величиной переменной. В зависимости от обстоятельств Лондон хладнокровно подыгрывал то одной, то другой стороне.
Английский историк Вебстер однажды назвал политику Лондона «почти страстной защитой султана», но, с другой стороны, из истории не вычеркнешь и Наваринский бой, и адмирала Кодрингтона, и тот факт, что именно англичане, а не русские первыми признали восставших греков «воюющей стороной», что принципиально изменило их международный статус.
Устав от бесконечных закулисных маневров Англии и других своих европейских партнеров-противников и поняв, что грекам на самом деле грозит уничтожение, Россия решилась на активные самостоятельные действия. К тому же помимо греков от турецкого гнета страдали и другие народы, перед которыми, как издавна привыкло считать российское общественное мнение, русские также имели моральные обязательства. Петербург, в частности, твердо намеревался заставить султана согласиться на выезд армянского христианского населения из Турции в Восточную Армению.
Вместе с тем, принимая столь важное стратегическое решение, как объявление войны, Николай I и его кабинет не обошли вниманием и сугубо российские национальные интересы. Вступая в открытую схватку с турками, Россия стремилась закрепить за собой важный в стратегическом отношении кавказский берег Черного моря. Не была забыта, естественно, и такая постоянная составляющая Восточного вопроса, как тема проливов, либо обеспечивающих свободный проход, либо закрывающих путь из Черного в Средиземное море. Для России эта проблема представлялась крайне важной, поскольку речь здесь шла не только о морской торговле, но и о защите удаленных от центра, а потому уязвимых южных границах империи.
Уместно будет, пожалуй, привести точку зрения историка XIX века Константина Скальковского по поводу неоднократных трений, возникавших тогда между русскими и турками. Тем более что позицию Скальковского в России разделяли в те времена очень многие. Речь в данной цитате, правда, идет о двух более поздних столкновениях России с Портой, но все сказанное историком в полной мере относится и к войне 1828 года. Скальковский пишет:
