Я попытался уверить, что беспокоится он напрасно, что я разберусь во всем сам, — потемневшие, обретшие на секунду свой изначальный, голубоватый цвет глаза Ивана Петровича убеждали, настаивали:
— Ох, как это некстати получилось! Вы же должны знать, что старики любят побрюзжать, пожаловаться. Возраст, скука, болезни — все вместе!.. Устал я, простите…
Он поднялся, чуть церемонно поклонившись, и пошел к дому — опираясь на палку и огорченно покачивая крупной, с серебряным пушком головой. Насчет возраста он, конечно, прав: волновать в такие годы людей не следует…
На боковой тропинке, уже за школой, я столкнулся с преподавательницей литературы — со стопкой прижатых к груди книг она бежала своей легкой пританцовывающей походкой, что-то напевая, и торопливо, как недавняя школьница, уступила дорогу.
— Сидели сейчас с Иваном Петровичем, — с желанием сделать ей что-то приятное, сказал я. — Он очень тепло о вас говорил.
— И про стихи небось? — засмеялась она.
— И про стихи тоже.
— Вот еще грех! — карие глаза ее полны милым смущением. — Я ведь только ему да вам показывала.
— А Серафиме Андреевне? — не зная зачем, спросил я.
— Ой, да что вы! Разве ей можно? — как-то очень непосредственно вырвалось у нее.
— А почему — нельзя?
— Не знаю, — растерянно ответила девушка и заторопилась, пряча эту растерянность и смущение: — Она, кстати, вернулась и ждет вас — я сказала, что вы приехали.
— Не буду я писать о ней.
— Почему? — теперь уже вовсе изумилась девушка.
— Да так… не получается.
В карих, недоуменно и пристально разглядывающих меня глазах шла какая-то напряженная работа, поиск, свежие щеки ее медленно розовели.
— Вам, конечно, видней… Вы, знаете, приезжайте к нам на вечер.
— Спасибо.
Пройдя несколько шагов, я оглянулся. Только что напевающая и пританцовывающая, девушка шла словно в нерешительности, наклонив голову и раздумывая — ну, что же, это и ей полезно.
На скамейке у вокзала все так же сидели, лузгая семечки и громко судача, женщины с корзинами прикрытой марлей клубники. И женщины, и корзины, конечно, были другие, но казалось, — все те же. По пути в кассу я прошел мимо них, вдохнув густой приторный запах, и скривился, вспомнив, как переусердствовал утром, — во рту тотчас возник вяжущий и кислый привкус оскомины.
Билеты уже продавали.
