LXXVII 1(1) После этого всю власть захватил Антонин, ибо на словах он, конечно, делил ее со своим братом, но в действительности с самого начала правил единолично. Он заключил мир с варварами, оставил их земли и вывел гарнизоны из крепостей. Что же касается его ближайшего окружения, то одних, включая префекта Папиниана, он уволил, а других казнил, и в том числе своего воспитателя Эвода, а также Кастора, свою жену Плавтиллу и ее брата Плавция.(2) Даже в самом Риме он погубил человека, в котором не было ничего особенного, кроме его занятия, сделавшего его довольно известным. Речь идет о колесничем Евпрепе, поплатившемся жизнью за то, что поддерживал ненавистную Антонину цирковую партию. Так он и погиб, достигший уже пожилого возраста и увенчанный победными венцами на многих состязаниях. Ведь это он одержал семьсот восемьдесят две победы, чего не добивался никто другой.(3) Брата же своего Антонин желал убить еще при жизни Севера, но тогда он не мог пойти на это из-за отца, а позднее по дороге в Рим — из-за легионеров. Ибо солдаты были весьма благосклонны к Гете, особенно потому, что внешне он был очень похож на Севера. Когда же Антонин прибыл в Рим, то он и от брата избавился.(4) Оба они, конечно, делали вид, что относятся друг к другу с любовью и почтением, но поступали прямо противоположным образом, и становилось очевидным, что между ними случится нечто ужасное.
Такой исход был предсказан еще до того, как они прибыли в Рим. Ибо, когда сенат постановил ради согласия между ними принести жертвы богам и в том числе самому Согласию, служители подготовили жертву, приносимую в дар этому божеству,(5) прибыл консул, дабы принять участие в заклании, но служителей не обнаружил, а те не нашли его, так что и тот, и другие провели, можно сказать, всю ночь в поисках друг друга, и поэтому совершить жертвоприношение тогда оказалось невозможным.(6) На следующий день два волка, появившихся на Капитолии, были оттуда изгнаны. Один из них был пойман и убит где-то на форуме, а другого смерть настигла позднее за пределами померия. Нечто подобное произошло и с братьями.
2(1) Антонин задумал убить своего брата во время Сатурналий, но не смог, ибо его злой умысел стал уже слишком явным для того, чтобы сохранить его в тайне. Вот почему между ними, подозревавшими друг друга в заговоре, случилось множество ссор, и с обеих сторон были предприняты многочисленные меры предосторожности.
(2) В связи с тем, что и дома, и в чужих краях Гета днем и ночью находился под охраной множества воинов и борцов, Антонин уговорил мать пригласить их одних в ее покои, будто бы для примирения. Поверив в это, Гета пошел вместе с братом,(3) но, когда они оказались внутри, несколько центурионов, получивших предварительные указания от Антонина, ворвались все вместе внутрь и закололи Гету, который, увидев их, бросился к матери, обхватил руками ее шею и прижался к ее груди, плача и восклицая: «Мамочка родимая, мамочка родимая, спаси, убивают!»(4) Вот так, став жертвой обмана, она увидела, как ее собственного сына предательски убивают у нее на руках, и приняла его гибель, можно сказать, у того же самого чрева, из которого он появился на свет. При этом ведь она вся была залита кровью и не обратила никакого внимания на то, что у нее ранена рука.(5) Тем не менее ей не довелось скорбеть и горевать о своем сыне, несмотря на его безвременную и столь ужасную смерть (Гета прожил всего двадцать два года и девять месяцев), но она была вынуждена веселиться и ликовать, словно великое счастье выпало на ее долю, — (6) до того пристальное наблюдение велось за всеми се словами, и жестами, и даже цветом ее кожи. Лишь ей одной, Августе, жене императора и матери императоров, не было позволено даже в домашней обстановке оплакивать столь великое горе.
3(1) Антонин, несмотря на вечернее время, отправился к войску, а по дороге всё время причитал, что против него составлен заговор и его жизнь в опасности. Прибыв в лагерь, он сказал: «Возрадуйтесь, соратники, ибо теперь уже в моей власти совершать для вас благодеяния!» И прежде чем они услышали обо всем, что произошло, он заткнул их рты столь многочисленными и столь щедрыми обещаниями, что им было уже не до благочестивых мыслей и слов.
