– При чём тут Оливия? – Леон был в замешательстве. Едко бросил: – Забудь всё, что я сказал, – и повернулся, но я поймал его за плечо, останавливая.
– Допустим, ты вместе с ним ходил на балет, – с сомнением начал я.
– Допустим? – процедил Леон.
Кажется, моё недоверие сильно задело его. Он в ярости посмотрел в ответ. «Совсем как Гедеон», – пронеслось в голове.
Я попытался что-то добавить, но не успел. Леон резким движением схватил меня за кисть, рывком вывел из равновесия – земля на этот раз в буквальном смысле ушла из-под ног – и заломил руку мне за спину. Не то чтобы очень больно, просто всё произошло настолько неожиданно, что я только и успел, что вскрикнуть и затем жалобно хныкнуть, краснея.
– В моём случае тебе придётся верить мне на слово, Готье, – при этом спокойно прошептал мне на ухо Леон и, я бы даже сказал, «нежно» выпустил из захвата. – Прости.
На лице ни намёка на ярость, только безграничное сожаление. Кажется, настоящий Леон очень вспыльчивый, но отходчивый. Как же он умудрялся играть роль тихони в лицее?
– Ты чокнулся! – гаркнул я в ответ, растирая руку.
– Прости, – повторил он, словно случайно наступил мне на ногу. – Ты разозлился из-за одного раза, а Клив страдал от меня на протяжении двух лет.
На лице Леона расцвела та самая тёплая улыбка, на которую был способен только он. Когда мы с ним сидели на долгих нудных лекциях, в желудках урчало, а спины было не разогнуть, то, стоило повернуться к нему, он всегда ободряюще улыбался мне, поднимая настроение одним своим присутствием. Теперь же, после всего, что он сказал и сделал, улыбка не производила прежнего впечатления. Напротив, мурашки бежали по коже. Леон теперь представлялся мне кем-то другим – волком в овечьей шкуре, удобно затесавшимся в наивное доверчивое стадо. Если он рассчитывал на то, что своей неуместной улыбкой сможет что-то исправить, то глубоко ошибался.
– Ну и зачем ты его мучил? Разве он не жаловался родителям?
– Не знаю. – Леон сел на диванчик. – Я просто был маленьким ублюдком. Дядя меня очень баловал, – он говорил медленно, словно размышлял на ходу, – я рос в полной вседозволенности. Может, в этом и была причина. А Клив? Наверное, не жаловался. Я его слишком сильно запугивал.
– Баловал? Мы думали, что дядя тебя… бьёт?
– Дядя? Меня? – улыбнулся Кагер. – Мы – это кто?
Врёт. Это первое, что пришло на ум. Я всегда забывал об одном простом факте: Леон – актёр. Он с детства искренне проживал десятки чужих жизней на сцене. Можно ли ему верить и в этот раз? Нет, не так. Можно ли ему верить вообще?
– Не важно. Просто ты всегда выглядел таким… – Я прикусил губу: чувствовал себя ужасно, признаваясь в том, что мы за спиной обсуждали его.
– Жалким? – Он широко улыбнулся, словно получил комплимент, как будто я таким незаурядным способом похвалил его актёрскую игру.
– «Жалким» – это слишком. Может, забитым… Кто тогда тебя бьёт? Все эти синяки, ушибы…
– Клив, – начал перечислять он, – иногда его друзья – да, есть те, кому я позволяю меня бить.
– Ты что, получаешь от этого удовольствие? – скривился я.
– От избиений? Нет, конечно, – хмыкнул Леон. – Иногда приходится долго замазывать синяки гримом перед выступлением. Но я терплю. Он ведь терпел и не сдавал меня. Правила остались прежними, сменились только роли.
– И он тебе мстит сейчас? – уточнил я. – За то, что ты его бил раньше?
– Не только за это. Я перешёл черту, и он бросил из-за меня балет, – хмуро проговорил Леон. – Я бы тоже не простил такое. Так что, – тут он поднялся и всем своим видом дал понять, что разговор окончен, – я заслужил всё это.
– А ты не хочешь остановить его?
– Может, и хотел бы, да не могу. Если в театре узнают, что я занимался травлей, то, скорее всего, отстранят от главных ролей. Сейчас у меня образ принца, и пресса охотно это поддерживает. Клив может разрушить мою репутацию, если сболтнёт лишнего. Лучше оставить всё как есть. Так что, прошу, больше не влезай.
Я хотел было что-то ещё сказать, вот только не знал что. Леон, воспользовавшись паузой, не спеша направился в сторону, оставив меня у диванчиков.
Значит, это был не дядя… Верилось с трудом.
