Всегда буду с
Ним, — эхом повторил Маркел свои последние слова и, резко развернувшись, выбежал
из дома…
Вернулись
батюшка и Анна Григорьевна. Разговаривали, ужинали, молились — и все это время
Анна переполнялась чувством какого-то странного восторга. Внутри нее все
ликовало и пело, она ощущала себя в центре необыкновенной тайны, когда самое неведомое
и сокровенное вдруг проясняется, становится близким и понятным. Это чудесное ее
состояние продолжалось до тех пор, пока глаза ее наконец не сомкнулись, и она
не погрузилась в глубокий сон…
Утром отец
Прохор благословил ее в дорогу.
— Не забывай поминать
в своих святых молитвах, — напутствовал он, — ждем и будем всегда тебе рады.
Анна последний
раз спустилась с крыльца во двор и немного постояла, глядя на деревья
Никольского погоста. Потом обошла дом, перешагнула низкую, наполовину скрытую
сугробом изгородь и остановилась на краю поля…
Застывшее над
выбеленным горизонтом солнце сверкало нестерпимо ярко и изливало свою огненную
мощь на заснеженное поле. Казалось, еще немного, чуть-чуть, и отступит мороз,
разомкнутся его сковывающие землю объятия, и весь мир, разом потянувшись к
свету, воспрянет и оживет… Но нет, не возымели еще солнечные лучи должной
против мороза силы. Они, едва лишь коснувшись снежного наста, расплавлялись и
вскипали ослепительным, но, увы, не способным одолеть зиму, огненным заревом…
Не имея возможности ничего рассмотреть впереди, Анна закрыла глаза, однако, и
зашторенная веками, все продолжала видеть ярко-желтые всполохи, которые никак
не хотели уходить и метались внутри. "Слава Тебе, Боже", — прошептала
она и слепо шагнула вперед; проваливаясь, пошатнулась, но выпрямилась и сделала
еще несколько шагов так и не открыв глаз. Да и к чему? Все это время она ясно
представляла себе и расправившееся от внутреннего напряжение лицо Маркела
Афиногеновича, и кривую загогулину вздернутых бровей Семена, и мать его,
никогда не виданную старушку Анфису в светлом ситцевом платочке. Всем им — она
чувствовала отчетливо и достоверно — было радостно и хорошо. И ее также
переполнили легкость и отрада. "Господь обнадежил и утешил, воскресил и
упокоил", — подумала она и представила себе, что вокруг тепло, нет
никакого снега и река не покрыта льдом. "Да разве ж может что-нибудь
замерзнуть?" — прошептала она и, приставив ко лбу ладонь, открыла глаза….
Нет, снег, конечно же оставался где и следовало ему быть, лед, верное, тоже, но
воздух вокруг был так тих и спокоен, что совсем не верилось в недавнюю
небывалую непроглядь и метель. Ничто не напоминало о них, на душе было
безмятежно и радостно и совсем не хотелось уезжать…
Псков,
июнь 2002 г.
Помни
последняя своя…
(рассказ)
В Лисово и в
летние дни вечерело на удивление скоро. Когда окончательно пустели здешние
аллейки, кусты жасмина завертывались в темные туманные лоскуты, сумрак тушевал
белизну березовых стволов, крался по траве, исхищая ее изумрудную живость,
выползал на центральные аллеи, как нива накануне жатвы тучнел, наливаясь
сочными темными красками и… созревал. В это время в городе еще и не начинали
зажигать фонари…
Хрупкость
дневного бодрствования ощущалась в Лисово необыкновенно отчетливо: неожиданно,
словно подчиняясь неслышному уху сигналу, голубая небесная сфера начинала
гаснуть, темнела, меркла ее хрустальная глубина; исполненный печали полуденный
художник послушно складывал мольберт, прятал в футляр играющую солнечными
красками палитру и, вздыхая, уходил…
Антон любил
бывать здесь именно в такие минуты, когда для него (а может быть и только для
него) с необычайной достоверностью открывалась непреходящая сила природы.
Город, рядящийся в одежды истинного мироздания, казался отсюда суетным и безсильным,
фантомом цепенеющей в сумерках мысли, приснившимся в ночи пожаром, тут же
ускользающим в безвременье подсознания… И отблеск голубых экранов в тысячах
окон, и шум машин на проспектах, и пьяный гомон кафешек на набережной — все это
представлялось слепками ложной памяти? Было ли? Звучала ли когда настырная и
истеричная песня: "Нас не догонят, нас не догонят…"? Да полно, кому
вы нужны?
