Нина
Григорьевна вздохнула и подошла к окну, Анна шагнула следом. На улице
полускрытый снегопадом Маркел энергично махал лопатой, расчищая дорогу.
— И чего это он
так старается, — удивилась Анна, — ведь все равно засыплет.
— А он без дела
не может, — грустно улыбнулась Нина Григорьевна, — мысли его одолевают дурные
как без работы сидит: вот и машет все время то топором, то лопатой, то в хлеву
ковыряется, с кобылой нашей Вишней разговаривает. Уж ей-то он все может
рассказать без утайки.
Маркел, словно
почувствовав интерес к своей персоне, остановился и безпокойно завертел головой
по сторонам, потом махнул рукой и еще более резво замельтешил лопатой.
— Он у нас на
службах поначалу и лаял, и рычал, особенно на молебнах водосвятных, — Нина
Григорьевна отошла от окна и села на скамью у стола, — Вот, — она положила руку
на большую книгу в темном кожаном переплете, — Псалтирь понемногу теперь
читает, Евангелие, вроде отпустило его, не так корежит. А батюшку-то он крепко
любит, отсюда и злится на людей — ревнует. Так что, ты уж прости его и пожалей.
А трудяга-то он великий, теперь все тяжелое на нем, без него уж никуда. Помоги
ему, Господи…
Вечером Анна
расспросила про Маркела и у отца Прохора: как, мол, одолеет ли страдалец свой
духовный недуг? Батюшка неуверенно пожал плечами.
— В таких
вещах, — сказал, — определенности нет никакой. Господь попустил, Господь лишь и
освободит, если будет то для Маркела во спасение. А то ведь как бывает? Когда
болезнь к земле прижмет, то и вспоминает человек про Бога, а как отпустит — и
не нужен ему уже Бог. Лучше уж больным спастись, чем здоровым для погибели
жить. Согласна?
— Конечно, —
охотно кивнула Анна.
— А вообще, —
продолжал батюшка, — если уж про Маркела конкретно говорить, то его чуть не
погубили ненависть, да отчаяние. Ведь злое, ожесточенное сердце, оно даже если
и за правду станет бороться, справедливости искать и даже если добьется чего —
все равно радости никому не принесет, а себе-то в первую очередь. Одно что-то
поправит, а остальное, все что вокруг, измарает, измажет и на обочину столкнет,
а то и вовсе разрушит. И ничего тут не попишешь — не от Бога сила его, а от
извечного противника Божия. Вот и Маркел наш вроде бы и за справедливость
сражался, врагов уничтожал, но не так, как следует это делать. Не с врагами
Отчества он бился, — на такое святые отцы русское воинство всегда
благословляли, — а с личными, собственными врагами. А как раз в этом случае
ненависти быть и не должно. Вот и одолела его злая сила, поскольку любовь всю
он из себя выпустил.
— И что же с
ним дальше будет? — чуть слышно спросила Анна.
— Дальше?
Одумался человек, выправляется, даст Бог, и совсем выправится. Ладно, — батюшка
встал со скамьи, — сейчас пойдем спать, завтра нам спозаранку с Ниной
Григорьевной больную ехать причащать, а ты, голубушка, хозяйствуй, да с
Маркелом не ссорься, нам же дай Бог погоды благоприятной в дорогу, без пурги…
К утру, хотя
снегопад и ослаб, усилился северный ветер и завьюжил, закружил, вздымая вверх
вихри из снежинок. Маркел, запрягая в сани Вишню, ворчал:
— Вон как тащит
поползуха, куда в такую заметь ехать? Пропадете.
— Ничего, с
Божией помощью доедем, — бодро воскликнула Нина Григорьевна. Но Анна приметила,
как неуверенно ежится она в тяжелом тулупе, переминается с ноги на ногу и все
поглядывает на отца Прохора. Тот же был спокоен и молчалив. Усадил Нину
Григорьевну за кучера, сам пристроился сзади и негромко скомандовал:
— Трогай, с
Богом…
Сани давно уже
скрылись, а Маркел все ворчал, да ругал поползуху с поносухой. Он вынес было
лопату, но тут же плюнул, махнул рукой и скрылся в сторожке. Анна отправилась
заниматься стряпней, успокаивая себя, что с батюшкой ровным счетом ничего не
может случиться, с кем угодно может, а с ним нет. Однако смутные безпокойства
не оставляли ее и тревожно донимали сердце. Она словно чего-то ждала и когда на
улице раздался какой-то шум, стрелой метнулась к двери. "Вернулись",
— подумала она и выскочила на крыльцо. Снежный вихрь мгновенно ослепил, и она
не сразу поняла, что перед ней стоит какой-то посторонний человек.
