Он впал в
забытье и оттуда, из глубины, почувствовал, что необходимо проснуться. С
чудовищными усилиями открывал глаза, — еще и еще, — но все время видел
колеблющееся марево того же сонного провала — сон держал его на длинном
поводке. Наконец удалось, и он, как мокрый пес, стряхнул с себя сонное
оцепенение. Потянулся за книгой фра Савонаролы, открыл наугад (похоже, книга
всегда распахивалась именно на этом месте, где обрез ее выпячивался затертой
черной полосой) и прочел: "Привыкни иногда думать наедине с собою о смерти
и скажи: так или иначе мне предстоит умереть; и посмотри иногда на твою плоть и
твои руки и скажи: эти руки и эта плоть должны будут обратиться в прах и пепел;
скоро все станет гноем. Кто этот мертвец? Тот был гран маэстро, тот был
молодой, тот был богатый, тот был красивый, тот был сильный. Не так давно они
были живы, а сейчас — мертвые: все гной и пепел… О, Флоренция! О, Рим! О, Италия!
Дни песни и празднеств прошли для тебя!"
Спать уже не
имело смысла. Он прошел в спальню — мамину… Тут она пела ему колыбельные,
качала на руках… Он представлял, как это было, одновременно понимая, что это
было не здесь — в другом доме… и даже в другой стране… Но сейчас это стало
неважным: годы и воспоминания перемешались, и из них, как из кирпичиков,
выстраивалось нечто желаемое и родное. Только не потревожить и не разбить…
Антон заставил себя переключиться на другое. Рассвет, звуки пробуждения, новое начало
— но все это было как-то серо и отчужденно. На улице зашумели первые утренние
машины, еще пока редкие, но раз от разу интервалы между их движением
становились короче. Антон подумал, что если сейчас посмотрит в окно, то
непременно увидит дворничиху тетю Клаву, махающую метлой с той стороны дома,
где-то у козырька над входом в магазин. Решил проверить себя, открыл оконную
створку и выглянул. Фигурка с метлой маячила уже почти у угла дома. Однако,
быстро, — подумал Антон, вглядываясь, как ходко заметает тротуар метла тети
Клавы и тут заметил, что вовсе это не тетя Клава, а какой-то мужчина, молодой.
Сын? Или кто-то новый, взятый на ее место? А она? "Смерть похищает без
разбора старых и молодых, младенцев и юношей, готовых и неготовых, праведных и
грешных". Он задумался: откуда это? Из Мармеладыча? И тут же согласившись
с собственным предположением, — ну, конечно! — закрыл окно.
Все утро в
голове у него, на мотив какой-то полузабытой оперной арии, крутилась неожиданно
сложившаяся поэтическая строка: "О, мой город! Дни песни и празднеств
прошли для тебя!" Пристала как банный лист. Лишь тот самый мамин платочек,
вытащенный из недр платяного шкафа, освободил. Антон вздохнул: "Ну вот, и
нашел тебя, навещу Мармеладыча и маме тебя передам…" Он аккуратно свернул
его, положил в полиэтиленовый пакет. Потом написал записку — но это уже для
Домны Николаевны. Теперь, кажется, все…
Внизу, у входа
в подъезд, Антон неожиданно столкнулся с тетей Клавой. Ну и ну, жива, здорова?
— удивился он, будто кто-то действительно сообщал ему о ее безвременной
кончине. Он поздоровался и, не утерпев, поинтересовался:
— Вы, что же,
уже не работаете у нас?
— Почему не
работаю? Кто сказал? — опешила тетя Клава. — В отпуску я, имею право.
— Да, да,
конечно, извините.
Антон торопливо
кивнул и заспешил в сторону автобусной остановки. Но по дороге передумал: лучше
пешком. Пошел через старое Запсковье, где город не так шумлив и нахрапист, где
еще может представиться вдруг, что вот-вот, за следующим поворотом, откроется
какой-нибудь тихий уголок — из последних, настоящих, не лишенных жизни… Нет, не
откроется, конечно, — Антон знал это совершенно определенно. Но предчувствие
таковой возможности все равно оставалось, и даже это было отрадным и
успокоительным… Издалека он полюбовался красавцем Свято-Троицким собором,
утопающим куполами в облаках, миновал церковь Косьмы и Дамиана и вышел к реке
Пскове. На мосту за ним увязался какой-то тщедушный субъект. Спутанная шапка
черных волос накрывала его узкое вытянутое вниз лицо; чечевицы глаз в темной
своей глубине исполнены были лихорадочного блеска, недоброго и — как мгновенно
представилось Антону — опасного. Откуда взялся сей странный человек, Антон не
заметил. Вроде бы и неоткуда было? Разве только шагнул с той стороны перил, где
разверзался провал до плоскости воды? Субъект, держа перед собой руки ладонями
вверх и вытягивая их к нему, Антону, дребезжащим тенорком бормотал что-то
чудное:
