Словно
локомотив ворвался в его голову и разметал комочки пластилина. Антон
почувствовал, что кто-то схватил его сзади за плечи и держит. Попытался
вырваться, но вдруг увидел, что стоит на краю проезжей части и мимо,
поворачивая с площади Ленина на Ольгинский мост, проносится поток машин. Он
машинально отшатнулся и угодил в объятья полной тетки, которая все еще
продолжала его энергично встряхивать.
— Куда вы?
Стойте, стойте! — она восклицала это с таким ужасом в голосе, словно сама
только что чуть не угодила под колеса.
— Да, да,
спасибо, я вижу, — Антон благодарно склонил голову, едва сдерживая себя, чтобы
не рассмеяться. (Что она так разволновалась? А ну как удар хватит? Лицо-то вон
как раскраснелось…) Сам он чувствовал себя совершенно спокойным, дышал, в
отличие от своей спасительницы, ровно и слушал, как, срывающимся от волнения
голосом, излагает она события последней минуты:
— Красный свет
загорелся, я стою, машины, вон, как сумасшедшие несутся и вдруг этот (тетка
махнула сумкой в сторону Антона), словно спит на ходу, прямо под автобус
шагает. И как я успела ухватить? Ума не приложу! Лежать бы ему нынче на
асфальте… И скорая бы не понадобилась. И не пьяный, вроде, а прямо под колеса.
— Нынче пить не
актуально — укололся и забылся, — подал кто-то голос из толпы. — Пусть бы себе
лежал. Зачем тащить?
Антон вздрогнул
(знакомым показался этот дребезжащий тенорок) и тревожно оглядел окруживших его
зевак: нет, гнусного типа с моста среди них не было. Значит, показалось…
— И когда этих
обдолбанных наркоманов выведут? В клетку их сажать! — как сирена воздушной
тревоги включился в разговор здоровенный лысый мужик с военной выправкой.
— Раньше хоть
на сто первый километр высылали, — поддакнул ему небольшенький плюгавый мужичек
и зло зыркнул глазами на Антона.
Полная тетка
укоризненно покачала головой и пошла через переход.
— Да что вы? Я
и не пробовал, — виновато улыбнулся Антон в сторону лысого мужика, — к
Мармеладычу я шел, задумался…
— Что? — не
расслышав, переспросил лысый.
— Да к
мармеладу он дрянь добавляет, — пояснил плюгавый.
— Извращенец, —
лысый плюнул Антону под ноги, — была б моя воля… — Он не договорил и тоже
заспешил через переход.
— Да к
Мармеладычу я, он тут неподалеку, — Антон попытался, было объясниться с
плюгавым мужичком, но тот, оказавшись без боевой поддержки лысого, затравленно
зыркнул глазами по сторонам и юркнул за спины прохожих.
— К Мармеладычу
я, — Антон на мигающий зеленый побежал через переход.
— Беги, беги… —
продребезжал ему в спину ехидный тенорок, — Иных уж нет, а те далече…
— Сам ты
извращенец, отстань, — выдохнул на ходу Антон и, не услышав ответа, перевел дух
— не облегченно: привычное состояние вернулось, но притащило с собой тревогу
всех недавних событий. Антон внутренне сжался, испуганный необходимостью сейчас
что-то обдумывать и разрешать. Потом, позже, — приказывал он себе и цеплялся
взглядом за серый асфальт. И воздух вдруг посерел, сгустился, так что он с
трудом заставил себя повернуть в знакомую арку. Но рабочее место Мармеладыча
пустовало… Где? — Антон почувствовал щемящую боль в груди. — Я пришел,
Мармеладыч, ты где?
— Дяденька, дай
на хлеб.
Антон вздрогнул
и увидел рядом с собой девочку лет восьми в тяжелых ботинках, словно
реквизитных — из старых военных фильмов. Дитя войны… (Думая о Мармеладыче, он
подумал и об этом и даже вспомнил какие-то смутные эпизоды из тех самых
фильмов.) А Мармеладыч, наверное, был тогда такой же…
— Возьми, — он
протянул девочке горсть монет, — А ты не знаешь…, — он не договорил: увидев в
стороне Домну Николаевну и молодого высокого священника, метнулся к ним. Однако
подойти отчего-то не решился и вслушивался в их разговор издали.
— Он вчера
вечером ко мне подошел, — говорил батюшка, задумчиво теребя свою небольшую
бородку, — мне бы, говорит, поисповедоваться и причаститься. Я ему: Иван, что
за спешка? Давай, мол, сегодня поисповедую, а причащу, как положено, за
литургией. А он: нет, мол, поздно мне завтра. А голос такой тихий, а сам весь
собранный, внимательный. Я ему: ты что ж, помирать собрался? А он так виновато
кивает: мол, да. Хотел я его отчитать, да присмотрелся: вижу, не шутит старик.
Подумал: вдруг и вправду сегодня же отойдет, а я его без напутствия оставлю?
Тем более, Дары запасные есть. Он мне: не бойся, мол, батюшка, я сегодня в рот
не брал ничего и не пил даже. Тут уж я согласился: быть по-твоему. Хотя все же
думал, что блажь это стариковская — мало ли что на ум придет? А он ведь не
соврал. Так и вышло: к утру, сказали, отошел.
