«Ну вот, – может сказать читатель, – наловил блох!» Да нет, не блох. Сущая вроде бы ерунда с юридическими курсами, но она откликнется на с. 326, где автор объяснит, что Есенин был куда грамотнее Ахматовой. Куда там гимназиям (в том числе знаменитой Фундуклеевской) и каким-то курсам[1476] против церковно-учительской школы и университета Шанявского! Даже выяснение точной даты киевского вечера сказывается на понимании психологии действующих лиц: согласно изложению Марченко, «обстоятельства, в которых Н.С. неожиданно получил согласие на сто первое брачное предложение, самым решительным образом его дискредитируют, ибо уже 29 <на самом деле – 30-го> ноября 1909 года он снова, прямо из Киева, уехал в Африку. Любой другой в его положении либо отказался бы от поездки, либо хотя бы повременил с отъездом. <…> Даже оставшиеся дни осчастливленный жених носился по городу как угорелый, закупая нужное для двухмесячного путешествия снаряжение» (94–95). На деле же никакой дискредитации тут усмотреть нельзя: Гумилев приехал в Киев утром 28 ноября, тут же отправился «отыскивать своих старых невест», как записал в дневнике М. Кузмин. На следующий день поздно вечером Гумилев получил согласие Ахматовой, а 30 ноября уехал. Никаких трех дней для раздумий у него не было, все уже было готово к путешествию, причем не одиночному, а вдвоем с Вяч. Ивановым (который по своим резонам не поехал). Не пренебрежение невестой, а верность своему плану и слову.
И так можно было бы разбирать все эти якобы пустяковые ошибки и неточности, показывая, насколько они искажают картину происходившего, а стало быть, и облик главной героини. Однако не будем погрязать в «мелочах», а посмотрим шире. Из этой интермедии мы узнаём про первый сексуальный опыт Ахматовой, про ухаживания А.М. Федорова за ней, про перипетии отношений с Гумилевым… А о чем не узнаем? О пустяках. О смерти Иннокентия Анненского, про которого она позже написала: «…тот, кого учителем считаю». О том, как во время февральского 1910 года приезда в Петербург «…прочла (в Брюлловском зале Русского музея) корректуру “Кипарисового ларца” <…> и что-то поняла в поэзии»[1477]. О знакомстве с Мейерхольдом и Кузминым. О появлении «Жемчугов», привезенных на свадьбу и о написанной к ней же «Балладе». Хватит, пожалуй, перечисления. Уже и сказанное очень выразительно: поэт Анна Ахматова оказывается искусственно изъятой из большой русской культуры и помещенной в мир исключительно женских переживаний. Не случайно и вся книга выстроена как рассказ об отношениях ее с мужьями и любовниками. И не случайно все повествование обрывается на «Катастрофе сорок шестого года» – после этой главы следует уже только 20-страничный эпилог.
«Мне подменили жизнь», – вот, пожалуй, что должна была бы сказать Ахматова, прочитай она книгу Аллы Марченко. Подменили во всем, начиная от мелочей (не могла девушка круга Ахматовой закурить на улице, как это описано на с. 95), через дурновкусные анахронизмы (от «турпоездки в Египет» на с. 71 до «коллективного секса по телефону» на с. 90), вплоть до заведомых и уже не шуточных искажений биографии.
Доказательства? Их сколько угодно, но давайте ограничимся немногими. Вот, например, о П.Н. Лукницком мы только и узнаем, что он был кратковременным любовником Ахматовой, своего рода лекарством от «пунинских вывертов» (432), да еще собирателем материалов о Гумилеве и о ней. «Студент», одно слово. А о том, что во второй половине 1920-х годов с его помощью Ахматова реализовывала важнейшие свои размышления о собственной судьбе, о роли Гумилева в русской поэзии, о Пушкине и Шенье, обо всей русской поэзии, наконец, – об этом мы ничего не узнаём и не узнáем. Мы можем от себя сколько угодно предъявлять ему претензий, но то, что его роль в духовной жизни Ахматовой на какое-то время стала очень значительной, отрицать невозможно.
Или вот размышление А. Марченко, касающееся отношения Ахматовой к происходящему на родине в тридцатые годы. Мандельштам читает ей «Мы живем, под собою не чуя страны…» И автор книги об Ахматовой естественно задается вопросом: «Как же отнеслась Анна Андреевна и к самой сатире, а главное, к тому, что Мандельштам, сделав
