Разум означает «абсолютное уничтожение» мира здравого смысла,
[82] поскольку, как мы уже говорили, борьба против здравого смысла есть начало спекулятивного мышления, а утрата повседневной уверенности — начало философии.
Свою позицию Гегель уточняет в статье «Вера и знание» (Glauben und Wissen), где противопоставляет свои выводы выводам Канта, к которым тот приходит в «Критике чистого разума». Здесь полностью отрицается эмпирический принцип, который Кант сохранял, делая разум зависимым от «данных» объектов опыта. Гегель заявляет, что у Канта разум ограничивается внутренней сферой духа и не имеет никакой власти над «вещами-в-себе». Иными словами, в философии Канта главенствует не разум, а рассудок.
С другой стороны, Гегель особо упоминает о том, что во многих отношениях Кант все-таки преодолел это ограничение. Например, понятие «изначального синтетического единства апперцепции» согласуется с принципом самого Гегеля, касающимся изначального единства противоположностей,[83] так как «синтетическое единство», строго говоря, представляет собой деятельность, благодаря которой возникает и тут же преодолевается противопоставление субъекта объекту. Следовательно, философия Канта «содержит истинную форму мысли «настолько, насколько речь идет об этой идее, а именно о триаде субъекта, объекта и их синтеза.[84]
Здесь Гегель впервые утверждает, что триада [Trip- lizitaet) есть истинная форма мысли. Он говорит, что это не какая-то пустая схема тезиса, антитезиса и синтеза, а динамическое единство противоположностей. Это истинная форма мысли, потому что это истинная форма реальности — любое бытие представляет собой синтетическое единство противоборствующих состояний.
Традиционная логика признает этот факт, представляя форму суждения S есть Р. Мы уже намекали на то, каким образом Гегель истолковывает эту форму. Для того, чтобы узнать, какова вещь на самом деле, надо выйти за пределы ее непосредственной данности (S есть S) и проследить за процессом, в ходе которого она превращается в нечто, отличное от себя (Р). Однако в процессе становления Р S все еще остается S. Его реальность — это всецело динамика его превращения в нечто другое и единение себя со своим «иным».
Диалектическая схема представляет мир и, таким образом, является «истиной о» мире, проникнутом отрицанием, мире в котором все есть нечто иное, чем то, что оно действительно есть, и в котором противопоставление и противоречие составляют законы развития.
Первые политические сочинения
Критическая направленность диалектической философии хорошо видна на примере важных политических памфлетов этого периода. Они показывают, что в своих ранних произведениях Гегель прежде всего интересовался тем состоянием, в котором германская империя оказывалась после неудачной войны с Французской республикой.
Всеобщие противоречия, которые, согласно Гегелю, вдохновляют философию, находят свое конкретное существование в антагонизмах и разобщении, царящих среди многочисленных германских государств и сословий, а также между каждым их них и самой империей.
«Обособление», о котором Гегель говорит в своих философских статьях, проявляется в том упрямстве, с которым не только каждое сословие, но, по сути дела, каждый индивид преследует свои частные интересы, не обращая никакого внимания на целое. Последовавшая за этим «утрата единства» привела имперскую власть к полному бессилию и сделала империю легкой добычей любого захватчика. «Германия — больше не государство... Будь Германия государством, это состояние распада можно было бы с полным основанием... назвать анархией; однако этому препятствует то обстоятельство, что отдельные части империи конституировались в государства, сохраняющие некую видимость единства не столько в силу реально существующих связей, сколько благодаря воспоминанию о существовании этих связей в прошлом... Так, в войне с Французской республикой Германия убедилась на опыте в том, что она больше не государство и осознала свое политическое состояние как в ходе самой войны, так и при заключении мира, эту войну завершившего, осязательные результаты которого сводятся к следующему: к потере ряда прекраснейших немецких земель, нескольких миллионов людей, к налогам, обременяющим земли Южной Германии сильнее, чем северные, в результате чего бедствия, нанесенные войной, будут еще долго ощущаться и в мирное время, и еще многие государства Германии, помимо тех, которые оказались под властью завоевателей с их чуждыми законами и нравами, потеряют то, что для них превыше всего, — свою независимость в качестве самостоятельных государств».
