— Похоже, что так, — сказал Хан. — Вопрос в том, сам он выпрыгнул или ему помогли.
— Сейчас увидим, — заявил Беркович и направился к подъезду.
Дверь в девятую квартиру оказалась заперта. Столпившиеся за спиной инспектора соседи погибшего давали советы, но ни у кого не оказалось запасных ключей. Лившиц вел уединенный образ жизни, вечера проводил дома, к соседям заглядывал редко, а к себе почти никогда не звал. Эту информацию Беркович получил, не задав ни одного вопроса. Толстуха из десятой квартиры говорила не переставая, и пока слесарь, вызванный Берковичем, возился с замком, сообщила о соседе такие подробности, что, будь инспектор кинорежиссером, он непременно задумал бы создать о Лившице крутой супербоевик. Когда женщина заявила, что «этот тип» наверняка работал на палестинскую службу безопасности, Беркович перестал прислушиваться. Слесарь закончил работу, дверь распахнулась, и инспектор вошел в квартиру, взглядом остановив рванувшихся было за ним любопытствующих соседей. Эксперт Хан, успевший уже отправить тело в морг, вошел следом и закрыл за собой дверь.
В квартире было аккуратно прибрано, каждая вещь располагалась на своем месте — наверняка не случайном, а именно там, куда задумал ее поместить хозяин. Здесь было три комнаты — салон, спальня и нечто вроде кабинета или библиотеки: комната, в которой стоял стол с компьютером и стеллажи с книгами.
Постель в спальне была заправлена — похоже, что хозяин этой ночью вообще не ложился. Окно закрыто, причем не только на защелку — шторы были опущены, отчего в комнате царил призрачный полумрак. В салоне же створки большого окна были раздвинуты до предела, Беркович выглянул и посмотрел вниз: прямо под окном был мелом очерчен на асфальте контур человеческой фигуры.
— Погляди, — сказал инспектор Хану. — На подоконнике могли остаться следы обуви. А может, он одеждой за какой-нибудь угол зацепился…
— Знаю, — пробормотал эксперт, приступая к работе. Беркович тем временем обошел квартиру еще раз и вернулся в салон с ощущением, что самоубийство Лившица не было спонтанным. Он все привел в порядок и только после этого шагнул в пустоту. Где-то должна быть предсмертная записка. Если самоубийца был педантом, он просто обязан был оставить на видном месте свидетельство о том, что расстается с жизнью в здравом уме и твердой памяти. Никаких записок ни на видных местах, ни даже в ящиках столов не оказалось.
— Ничего нет, — заявил Рон Хан.
— Окно довольно высоко над полом, — заметил Беркович. — Чтобы влезть, он должен был подставить стул.
— Не обязательно, — пожал плечами эксперт. — Он мог упереться вот тут руками и перемахнуть вот так…
— Эй! — воскликнул Беркович. — Ты хочешь показать, как это было на самом деле?
— Не бойся, — улыбнулся эксперт. — Я еще не настолько вошел в роль. Для физически здорового человека не было проблемы выпрыгнуть в это окно и не оставить следов.
— Конечно, — согласился Беркович. — Но порядок в квартире меня смущает. Ты бы стал наводить марафет, если бы собирался покончить с собой? И еще: нет записки, это тоже странно.
— Ты думаешь, что здесь кто-то был, а потом, покончив с Лившицем, все прибрал и удалился? Не исключено, я займусь отпечатками пальцев.
— А я опрошу соседей, — сказал Беркович. — Среди них есть несколько человек, так и рвущихся давать показания.
Часа полтора спустя, вернувшись в управление, инспектор поспешил в лабораторию судмедэкспертизы. Рон Хан встретил Берковича словами:
— Нет там иных следов, кроме хозяйских. Да и хозяйских немного — он недавно пыль протирал и полы мыл. Просто мания какая-то у человека — наводить порядок.
— Да, это все говорят, — подтвердил Беркович. — Лившиц жил один и каждый день после работы убирал в квартире. Соседки по этому поводу иронизировали… но это к делу не относится. Чего я только не наслышался, Рон! Начиная с того, что Лившиц брал взятки, и кончая тем, что он работал на Мосад.
— Из чего следует, что верной информацией соседи не обладают, — заметил Хан.
— Конечно. Все — сплошные домыслы, естественные, поскольку никто толком Лившица не знал, хотя и жили они в одном доме около трех лет. Но это, так сказать, общая информация — точнее, ее отсутствие. А конкретно… Этой ночью никто к Лившицу не приходил, и никто не выходил из его квартиры. Так что гость, выбросивший хозяина в окно, исключается.