Дверь открыла миловидная женщина лет тридцати — возможно, дочь профессора, а может, жена.
— Простите, — улыбнулся инспектор, — вы слышали сегодня утром какой-нибудь шум?
— Вы из полиции, да? — спросила женщина. — Вой вашей машины мы с мужем очень хорошо слышали.
— А до того? За полчаса примерно…
— Нет, никаких выстрелов или криков, если вы это имеете в виду.
— Я имею в виду любые звуки. Музыку, например.
— Если это можно назвать музыкой! Сосед, что над нами, вдруг с утра пораньше врубил Вагнера — на полную мощность, представляете? «Полет валькирий» или что-то таком роде. Я думала, у меня барабанные перепонки лопнут. Слава Богу, он тут же уменьшил громкость, а через минуту вообще выключил проигрыватель, так что обошлось без скандала. Но при случае я ему обязательно скажу, что в субботу люди отдыхают…
— Скажите, конечно, — кивнул Беркович и, попрощавшись, поднялся в квартиру Подольского.
— Ваш отец часто вспоминал свою жизнь в концлагере? — обратися он к Лизе.
— Никогда, — хмуро ответила она. — В семье эта тема была табу. Ему столько пришлось пережить…
— А музыку Вагнера он слушал?
— Да вы что, инспектор? Под эту музыку в лагере вели людей в газовые камеры! Уж это я знаю, отец говорил, что когда он слышит Вагнера, у него замирает сердце и кажется, что его сейчас убьют. Он очень нервно реагировал, когда прочитал в газетах о том, что оркестр Ришон ле-Циона исполнил какую-то пьесу Вагнера…
— Боюсь, — сказал Беркович, обращаясь к эксперту, — что мы не сможем предъявить Рошалю обвинение в убийстве, хотя убил Подольского именно он.
— Что? — одновременно воскликнули Лиза и Рон.
— Видимо, Рошаль недавно узнал о том, что профессор был в лагере и смертельно боялся музыки Вагнера, — сказал Беркович. — Я обратил внимание, когда был в его квартире: у него много дисков современной музыки, в том числе народной, и среди них — единственный диск с Вагнером. Выглядело это, как ворона в стае гусей… Он дождался, когда профессор сел на балконе пить кофе, раскрыл окно и врубил на полную мощность «Полет валькирий».
— Господи… — прошептала Лиза. — То, от чего мы отца всегда ограждали!
— Сердце у него было здоровое, — продолжал инспектор, — но возраст, воспоминания, эффект неожиданности…
Молчание, казалось, тянулось вечность.
— Да, — вздохнул Хан, — это недоказуемо и не наказуемо.
— Я выцарапаю ему глаза! — воскликнула Лиза.
— Постарайтесь этого не делать, — участливо сказал Беркович.
Домой он вернулся к обеду и не стал огорчать Наташу рассказом о музыкальном убийстве. Сказал только, что расследование закончено.
— А у Арика прорезался первый зуб! — сообщила Наташа, радостно улыбаясь.
Человек, заказавший свои похороны
День был хмурый, дождливый, вязкий какой-то, когда не понимаешь, то ли живешь в реальности, то ли находишься в виртуальном мире, где можно поступать как вздумается, а лучше не поступать никак, расслабиться и ждать окончания выдуманной кем-то игры.
— Что, уже утро? — сквозь сон спросила Наташа, и Беркович, поцеловав жену в щеку, пробормотал:
— Арик спит, значит, ночь еще не кончилась.
На улице стояла стена дождя — это был не ливень, когда с неба падают жесткие струи, а зонты ломаются, едва раскрывшись; мелкая морось висела в воздухе, и казалось, что жизнь перешла в подводное состояние. Еще немного, и у всех прохожих вырастут жабры.
В управлении тоже было сыро, в кабинетах работали на обогрев кондиционеры, но все равно казалось, что вода и холод проникают из всех щелей. Из всех происшествий, обсуждавшихся на утреннем совещании, Берковича заинтересовало лишь самоубийство Авигдора Винклера. Молодой перспективный дизайнер, хозяин собственной фирмы, застрелился вчера вечером в своей квартире. На происшествие выезжала дежурная бригада — старший сержант Шаповалов и эксперт Хан. Предсмертной записки Винклер не оставил, но и особых сомнений в том, что он сам выстрелил в себя из «магнума», тоже не возникло. Причины для самоубийства у дизайнера были, и даже две: неудачная любовь (любимая девушка неделю назад вышла замуж за другого) и тяжелое финансовое положение фирмы (налоговому управлению Винклер задолжал огромную сумму).